Александр Андрюхин - Награда королевы Марго Страница 26

— Я, конечно, Женек, над твоим предложением думаю, но еще окончательного ответа дать не могу. Сейчас я временно без работы. Месяц назад мне пришлось уволиться из родного института. Не могу там больше. Надоело. Денег не платят, да и коллектива как такового нет. А без коллектива я никто.

Пока Олег произносил монолог, у Трубникова была возможность рассмотреть его более внимательно. Правый висок совершенно чистый. На лбу ни царапины. Только нос несколько пухловат.

— Что у тебя со шнобелем? — поинтересовался Евгений.

— Дверью нечаянно стукнул, — засмеялся хозяин.

Марина тоже засмеялась и вдруг спросила:

— Ты в курсе, что произошло с Колесниковым? Я слышала, он совсем плохой.

— После того как ты позвонила ему на работу, у него окончательно съехала крыша, — произнес Трубников как можно непринужденнее. Сам же очень внимательно наблюдал за реакцией. Только ни один мускул не дрогнул на прекрасном лице королевы. А вот Олег встрепенулся.

— Ты звонила Диману? — сощурился он. — Так-так. Ну-ка, рассказывай! И в глаза, в глаза смотреть!

— Не звонила я Диману, — рассмеялась Марго. — Я даже не знаю, где он работает. Ему, вероятно, звонила какая-то другая мадам.

В ее словах было столько искренности, что гостя одолели сомнения.

— С Диманом все нормально. Выздоравливает, — произнес Трубников, не сводя с одноклассницы глаз.

— Слава Богу, — ответила Марго. — А то я переживала. Кстати, ты мне говорил по телефону, что видел меня пятого февраля в семь вечера на Ленинском проспекте. Я вспомнила. В этот день я не могла там быть. В этот день был взрыв на «Белорусской», и мы с Олегом случайно оказались на месте происшествия.

— Это точно! — подхватил Олег. — Мы с ней возвращались из гостей, и дернул же нас черт поехать через Белорусскую площадь. Взорвалось буквально на наших глазах, у а меня как назло заглохла машина. Смыться не успели. Нас с Марго тут же захомутали в свидетели. Пока составили протокол, пока подписали — вечера как не бывало!

Глядя на их веселые физиономии, Трубников неожиданно понял, что разведка боем не удалась. Также он понял, что Марго никогда не приходила к Диману. Это была одна из его идиотских фантазий. А между тем муж с женой вели веселую перепалку по поводу спятившего Колесникова.

— Не удивлюсь, если узнаю, что Вова Кузнецов тоже был твоим поклонником, — прикалывался Олег. — Ну и класс у вас в тридцать пятой школе.

— Как будто ваш класс лучше, — не осталась в долгу Марго. — И вообще помолчи, салага! Когда я перешла в восьмой, ты пошел только в первый…

Единственно, во что мог вцепиться Трубников, это подловить Олега на вранье по поводу его поездки. Было несколько не тонко расспрашивать о командировке, но так уж получилось.

— Куда ездил в феврале? — невинно удивился Олег. — Никуда не ездил. Я весь месяц просидел дома…

Это было неправдой. Трубников ощутил это по тону. Олег тоже почувствовал, что гость ему не поверил и немного занервничал. Но через некоторое время снова развеселился, и казус был замят.

В прихожей Трубников остался с Маринкой наедине. Она брызнула в него своими синими глазами и как-то очень таинственно улыбнулась. Гость шаловливо подмигнул и тихо произнес:

— Когда он вышел на воздух, то внезапно почувствовал, что мира для него больше не существует.

— Что? — подняла брови Марго.

— Да ничего. Это так, строка из одного романа, — пояснил Трубников.

24

Когда он вышел на воздух, то внезапно почувствовал, что мира для него больше не существует. Конечно, он существовал. Куда он мог деться? Существовала и эта аллея дворца, по которой в чрезвычайном унынии плелся молодой воришка Пьер, существовал и этот проклятый снег, залепляющий глаза и нагло проникающий за шиворот, существовало и это огромное небо над головой, из которого шпарило, точно из прохудившейся корзинки, существовал и этот черный, спящий Париж с веселыми девками в кабаках.

Только они, румяные, грудастые сучки, с белыми плечами и пухлыми коленками, скрашивали эту невзрачную, никчемную жизнь. Только они создавали иллюзию, что жить в Париже весело и уютно. Только ради них Пьер лазил по карманам на торговых площадях, играл в кости, ввязывался в драки и никогда не пускал в душу уныния. Но сегодня он понял, что все это изуверский обман. Ни в одной из этих девок не было того, что было в Марго — истинного сумасшествия жизни.

Пьер бродил по ночному Парижу, и впервые в жизни ему хотелось умереть. Все, чем жил он до этого, казалось мелким и ненужным. Теперь после Марго он не взглянет ни на одну из женщин, потому что таковых в Париже нет. Есть только грубые подобия, а не женщины.

Несмотря на то что Пьер изрядно продрог, в теплую харчевню, ставшую родным домом, идти не хотелось. Теперь ему все там было немило — противно, вонюче и низменно.

Пьер подошел к собору Святой Марии и вгляделся в каменную Богоматерь, грустно склонившую голову к дубовым дверям храма. Впервые в жизни парижскому вору захотелось выговориться не шлюхе, а мадонне. Он сложил ладони лодочкой, почтительно поклонился, и в эту минуту в его горло уперлось холодное лезвие ножа.

Пьер поднял глаза и увидел каменное лицо Шарля. Он был в черном камзоле без шляпы и плаща. Его глаза, как всегда, неподвижно и мрачно торчали в железных глазницах, светлую шевелюру обильно посыпал снег.

Воришка не испугался. Ничто не шевельнулось в его маленькой душонке под чужим плащом. До сегодняшней ночи он даже не подозревал о существовании души. А оказывается, она была и ей нужно было совсем не то, что творило тело, в котором ей приходилось пребывать, словно в тюрьме.

— Шарль, — улыбнулся Пьер. — Если бы ты знал, как я рад тебя видеть. Не спеши перерезать мне горло. Я еще должен убить это чудовище Екатерину Медичи, мать прекрасной Марго.

Убийца засопел и надавил лезвием на кадык.

— Да-да, Шарль! Ты правильно понял, — засмеялся Пьер. — Я только что вместо тебя держал в объятиях эту августейшую прелестницу. В моих штанах до сих пор еще влажно. Мои ладони, прикасавшиеся к нежным бедрам, еще хранят тепло божественной Маргариты, а мои ноздри еще вдыхают ее девственный запах. — Пьер закрыл глаза и судорожно вздохнул. — Шарль, это было тело женщины — настоящей, неподдельной. Я впервые в жизни ощутил живой огонь. Я чувствовал ее всю, понимаешь? Всю, до самой глубины. — Пьер перевел дух и остановил взор на каменной мадонне. — Тебе не понять никогда этого, Шарль. Все женщины, которых я знал до этого, всего лишь куклы по сравнению с Марго. Инесса заводится и стонет, когда ей водят языком по сосцам, но мое тело никогда не чувствовало того, что чувствовала она. Мариэтте достаточно провести ладонью по затылку, и ее можно брать голыми руками, она замирает, и на ее коже выступают пупырышки. Мои ладони чувствовали ее мягкую кожу с пупырышками, но никогда не чувствовали ее саму. А в роскошные груди Луизы можно уткнуться лицом, но с таким же успехом можно уткнуться в подушку. Большой разницы нет. Конечно, она может приласкать и успокоить, но мое тело никогда не сливалось с ее телом, как бы я ни заводил эту чертовку. А завести ее непросто. Ее нужно целовать в ступни и одновременно гладить пах, только тогда она начинает похотливо стонать и дрожать. Но эта дрожь никогда не передавалась мне, потому что в ней нет истинного огня. Тебе никогда не понять этого, Шарль. Ты слишком груб для таких тонкостей. Ты будешь всю жизнь оставлять на ее белых ляжках синяки и даже не подозревать, что истинное удовольствие Луиза получает только тогда, когда усыпляет тебя настойкой ландыша. Тебе никогда не завести даже Мариэтту, но даже она, дорогой Шарль, вспыхивающая от одного прикосновения руки, всего лишь заводная кукла по сравнению с Марго.