Галина Артемьева - Колодезь с черной водой Страница 26

– Это он нищим духом писал, рабам, – веско произносил Кирилл.

– Ну и что? Сковырнули все. Ивановых, похоже, больше всего и уничтожили. Что? Земля теперь не содрогается? Рабов не стало? – вопрошала девушка.

Они ссорились, орали друг на друга, мирились, незаметно сближаясь. Что-то в нем отталкивало Люшу, а что-то очень притягивало.

«В него можно было бы влюбиться, – думала она. – Но – лучше не надо».

Влюбляться она собиралась раз и навсегда, а представить себя на всю жизнь соединенной с Киром у нее никак не получалось.

Однажды она засиделась в библиотеке. Возвращалась одна домой около девяти вечера. Чудесная погода конца апреля, распускающиеся листочки, легкая зеленая вуаль на пробуждающихся деревьях… Она знала, что родители уехали на дачу, что сегодняшний пятничный вечер она проведет одна. И еще субботу и воскресенье. Она радовалась одиночеству. Ей хотелось именно одной провести это время. Насладиться свободой. Не делать что-то особенное, недозволенное, а просто – блаженствовать в молчании своего доброго дома.

Люша вышла из лифта и увидела, что на ступеньках лестницы, напротив ее двери, сидит Кирилл. Она поначалу даже не обрадовалась. Встреча с ним не входила в ее планы. И болтовня на общие темы сегодня ее не занимала.

– Ты что тут? – спросила она.

– Вот, зашел. Звонил, звонил. Думал, ты спишь. Сел ждать, когда проснешься, – не поднимаясь со ступеньки, объяснил Кир.

– А если бы родители спали? – продолжала допытываться Люша.

– Ты же сама еще в ту субботу сказала, что они на дачу рванут, – пожал плечами приятель. – Ты что? Ждешь кого-то? Я не вовремя?

– Нет. Не жду. Но мы и с тобой не договаривались, – словно оправдываясь, пояснила девушка.

– А ты где была вообще-то? – равнодушно пробубнил Кир.

– В библиотеке.

Люше почему-то не хотелось объяснять. Это же не его дело, где она была и где будет. Ну да, они вместе гуляют и болтают о многом. Но ничего же личного! Тогда – почему?

– Мне – уходить? – жестко спросил Кир.

– Как хочешь, – ответила Люша, открывая дверь.

– Хочу чаю, – вставая, произнес друг.

Он прошел за ней в прихожую, захлопнул за собой дверь и вдруг грубо притянул ее к себе, обхватил, прижался губами к губам… Люша растерялась от неожиданности. Ей не нравились его поцелуи: они были злые, жестокие даже. Люша любила целоваться, когда чувствовала себя влюбленной. Ей нравилась нежность, соединяющая влюбленных. Но сейчас… Она не была даже влюблена. Зачем тогда все это? Но почему-то у нее не было сил отстраниться. Кир застал ее врасплох и явно понимал это. Он был больше и гораздо сильнее. И еще – он словно владел каким-то особым приемом, против которого она была бессильна. Нет, тут дело не в том, что он имел тайные эротические знания, действовавшие особым гипнотическим образом. Совсем нет. В него словно вселилась незнакомая сила. И Люша ощущала исходящую от него опасность. Она четко понимала, что он может ее запросто убить. Задушить, например. Просто – сжать двумя руками ее горло и не дать ей вдохнуть. И все тогда. Конец. Он не услышит ни ее просьб, ни слез. Даже не даст ей возможности взмолиться.

Как это у него получилось? И почему именно в тот вечер? Они ведь много раз оставались одни, и никогда он ее даже за руку не взял! Сейчас ей казалось, что он за что-то обижен на нее и жаждет отомстить. Всерьез, по-настоящему. И что пощады не будет.

Он легко поволок ее в родительскую спальню. Он знал в их доме все!

– Нет! – задыхаясь произнесла Люша.

– Что нет? – хрипло и очень страшно выкрикнул Кир.

– Не сюда, – еле смогла выговорить она.

Об остальном она старалась не думать.

Кирилл почему-то послушался, свернул в ее комнату, упал вместе с ней на ее же кровать, придавив всем телом. Она совершенно лишена была возможности сопротивляться. Она даже и шевелиться под ним не могла. Он действовал, как совершенно бездушный и очень страшный автомат. Каждое движение его было выверено. Одну руку, согнутую в локте он держал на ее горле. Стоило бы ей чуть-чуть пошевелиться, и горло оказалось бы раздавленным. Другой рукой он действовал – решительно, беспощадно, как в страшном сне. Платье он задрал ей выше груди. Лифчик одной рукой превратил в клочья. Он делал ей больно, кусал ее грудь, а она думала только о том, чтобы ей было чем дышать, чтобы освободиться от него, чтобы не давила на нее страшная тяжесть его злого тела. И еще она почему-то с ужасом думала, что он трогает ее грудь, тело грязными руками. Он ведь только что вставал, опираясь на ступеньки лестницы. Легко разодрав на ней колготки и трусики, он полез трогать ее там, где никто не трогал. Она не чувствовала боли, только страх от его грязных рук, его безумия, хотя он был чудовищно бесцеремонным и небережным. Он словно прокладывал себе путь. Себе, для себя, не понимая даже, что под ним – живое существо, его институтская подружка, с которой они просто гуляли и спорили. Сейчас она была для него чем-то другим. Чем-то неживым. Какой-то стихией, которую он решил обуздать.

Она даже не закрывала глаза, не зная, сколько еще времени даст он ей прожить. Она не хотела раньше времени погружаться во тьму. Она видела его двигающуюся грудь – больше ничего. Она понимала, что ей должно было бы быть больно. Но больно было настолько повсюду: каждой клеточке ее тела и каждой клеточке ее души, что никакой особенной боли она не замечала.

Наконец все прекратилось. Он какое-то время расслабленно полежал на ней. Потом скатился на бок. Люша поняла, что останется жива.

– Целка, что ли? – произнес он грубо и пренебрежительно, глядя в потолок.

Голос его все еще не обрел знакомые ей интонации.

Люша никогда не слышала произнесенного им слова. Вся похабная сущность выражалась в его звучании настолько, что она, услышав впервые, поняла, о чем оно. И тут ее затошнило. Она вскочила с кровати и едва успела добежать до туалета: ее выворачивало невероятно. Приступы тошноты повторялись и повторялись. И каждому извержению рвоты Люша почему-то радовалась. Ей казалось, что с остатками еды, а потом и просто с желчью выйдет из нее вся грязь, которая сейчас произошла с ней. Потом она долго мылась, чистила зубы, снова мылась, ужасаясь омерзительному воспоминанию о том, как лилась из нее какая-то пакостная вонючая слизь, которую он напустил, прежде чем отвалился в изнеможении. Она все прекрасно понимала: и что может теперь забеременеть, и что вполне могла подцепить от него какую-то постыдную болезнь. Но главное все равно оставалось радостным: она могла дышать! Она жила!

– Я справлюсь, – пообещала себе Люша. – Я жива, и я справлюсь.

Она оделась в родительской спальне в мамины джинсы и папину рубашку. Ей так было надо. Вещи родителей словно защищали ее. Еще Люша подумала, что хорошо бы рассказать папе про то, что сделал с ней Кирилл. Но потом поняла, что не расскажет никогда и ни за что: папа наверняка убьет эту мразь, и жизнь их будет сломана. Лучше перетерпеть и забыть. А мрази и сами по себе кончают всегда плохо. Главное, споткнувшись о подонка, выпрямиться и идти дальше, не замечая эту падаль.