Ариана Селеста - Проклятье Ван Гога Страница 26

После быстрого осмотра комнаты в моей голове созрел план. Я подошла к шкафу, где лежали все мои школьные принадлежности и достала новый рулон суперплотного скотча. Как раз то, что нужно! Поскольку Пол лежал лицом вниз, я взяла его руки, свела их за спиной и хорошо обмотала скотчем, потом проделала то же с его ногами, и, наконец, заклеила ему рот и пару раз обмотала ленту вокруг его головы.

Отступив на пару шагов, я посмотрела на проделанную работу и, на всякий случай, так как на рулоне оставалось ещё немного скотча, повторила всё с самого сначала, пока скотч не закончился. Мирно посапывающий Пол лежал на полу, напоминая кокон огромной бабочки.

«Ублюдок! Сейчас он даже пошевелиться не сможет», — с гневом подумала я, — «но я с тобой ещё не закончила».

Ещё какое-то время я сидела на кровати, сложив ноги на бабочку Пола, и, глядя на него, обдумывала план действий. Вскоре адреналиновая лихорадка прошла, и я почувствовала резкую усталость. Мне нужно было смыть с себя всю грязь и с чистыми мыслями переступить порог новой жизни, потому как я понимала, что по-старому я больше жить не смогу.

Ступая на прохладному деревянному полу, я побрела в душ. Включив горячую воду, я стала тереть себя мочалкой с такой силой, словно хотела содрать с себя кожу. Полчаса спустя, израсходовав целую бутылку мыла, я вышла из душа и встала перед зеркалом. Вода стекала по моему покрасневшему телу вниз, оставляя под ногами маленькие лужицы.

Лучше мне не стало. Что-то важное внутри меня надломилось. Волна пугающей темноты как куполом накрыла меня с головой. Я больше никогда не увижу Кейна, мне суждено провести свою жизнь с человеком, которого я ненавижу больше всего на свете. Я чувствовала себя так, словно меня приговорили к пожизненному заключению в тюрьме особо строго режима. Я чувствовала, что умерла, оставаясь живой.

С трудом заставив себя сдвинуться с места, я прошла в гардеробную, взяла чемодан, сгребла всё, что попалось мне под руку, не раздумывая, смогут ли эти вещи мне пригодиться, взяла несколько маек, джинсы, платье, две пары обуви и бельё. Застегнув молнию, я села сверху и, уронив лицо в ладони, снова разревелась. Что я собиралась делать? Сбежать? Куда? Мне едва исполнилось восемнадцать, я никогда не уезжала из отцовского дома больше, чем на неделю, и никогда не оставалась одна. Я распадалась на части, разрывалась на миллионы атомов, и в этом хаосе я не могла отыскать свой разум.

Отчаяние смешалось с гневом. Я отказывалась сдаваться, отказывалась принимать обстоятельства такими, какими они были. Секунду спустя, не отдавая отчета в своих действиях, я бросилась в кабинет отца, тихо скользнула по спящему дому мимо комнаты Киры и родительской спальни, направо, к большим дубовым дверям, к которым я возвращалась столько раз в поисках защиты. Я пробралась внутрь, оглядела покрытую слоем мрака мебель и направилась к полкам, забитым книгами.

Когда я была совсем маленькой, однажды я заметила, как отец достал одну из толстых книг в тёмно-бордовом переплете, за ней находился тайник. Таких тайников и сейфов в доме было полно, но точно я знала лишь об этом. Осматривая каждую полкк, я пыталась найти эту книгу, вспомнить, где именно она находилась. Ощупывая каждую книгу, я принялась сбрасывать их с полок, пока, будучи на пороге отчаяния, я не нашла то, что искала. Со вздохом облегчения я выдернула книгу вместе с остальными фолиантами и уткнулась взглядом в замок с шифром. Дерьмо, гребаное дерьмо! А чего я ждала? Найти лакированную шкатулку с баблом? Мне нужны были только наличные, по кредиткам меня вычислили бы в одно мгновение.

Ладно, Ева! Сконцентрируйся на замке. Ничего сложного, самый обычный сейф, вот только знать бы код! День моего рождения! Это должно было сработать! Я набрала цифры по порядку и… Ничего не произошло. Черт! По телу пробежала колючая дрожь. За дверью послышался далёкий звук. Не хватало, чтобы отец застал меня здесь. Я попробовала ещё и ещё раз, пока от злости у меня не взмокли ладони. Всё это было бесполезно.

И вдруг меня осенило! День рождения Милы! Ну конечно! Я закрыла глаза, стараясь сконцентрироваться на дате на фотографии… 12 августа 96-го, он сказал, что она погибла за два дня до своего двадцатилетия. Вычислить дату дня её рождения не составило труда. Я ввела код и, повернув колесо в последний раз, услышала щелчок. Да! «Спасибо, мама», — подумала я. Она подарила мне жизнь во второй раз. Это были грязные деньги, но в грязной игре, которую затеял со мной отец, меня могли спасти только они.

Забитый до краев сейф опустел за секунду, и вдруг я услышала его голос. Голос отца. Он шёл сюда. Быстро захлопывая сейф, я принялась судорожно составлять все книги на место и в последнюю секунду нырнула под стол, задыхаясь от страха. Послышались шаги по ковру, и я увидела пару черных блестящих туфель, остановившихся у стола. Я стала молиться Богу, в которого никогда не верила, перебирая в голове все слова, что когда-либо слышала от набожной Рейчел, молившейся о благополучии семьи каждую ночь перед сном.

— Товар уже в доках? — его голос был напряженным и хриплым, — отлично. Поблагодари Бога, Креиг. Сегодня я не в настроении. Проследи, чтобы наша часть прибыла на склад, и позвони Лоренцо. Пусть принимает эстафету. Завтра в Вегасе я закрою сделку с триптихом Бэкона. Позаботься обо всём необходимом для её перевозки в мой личный сейф в Малибу. Как только картина будет у нас, я смогу перепродать её в десяток раз дороже. Я знаю одного еврея, который давно мечтает о триптихе. Если всё пройдёт гладко, и картина уйдёт к нему, нам не нужно будет делиться с Ван Гогом. Я сыт по горло этим дерьмом. Пришло время распрощаться с ним, а затем и с Хеллом.

Я не могла поверить своим ушам. Триптихом называли «Три наброска к портрету Люсьена Фрейда», написанные Беконом в 1969 году. Насколько я помню, на Нью-Йоркском аукционе они были проданы за сумму, превышающую 140 миллионов.

Отец повернулся к полкам и потянулся к бордовой книге. Нет, нет, нет!!!! Только не туда!

— Что?! — гробовым голосом переспросил он, — у меня через час самолёт, а ты только сейчас сообщаешь мне о том, что вы нашли этого старого идиота с простреленной башкой, а две картины Салвадора Дали куда-то исчезли?! Ты, тварь, хоть представляешь, сколько денег я за них заплатил! — отец ударил кулаком по столу, — Крейг! Ты конченый идиот! — заорал он, — готовься, ты труп! Слышал меня, мудила?! Ты, — орал он, — уже вонючая масса мяса, гниющая в лесах в ста километрах к северу от Лос-Анджелеса, — отец упал в кресло, хватаясь за сердце, — сделай себе одолжение, позаботься о себе сам до того, как я прибуду на место. Потому что если ЭТО буду делать я, ты пожалеешь о каждом дне своей никчёмной жизни.