Джудит Крэнц - Я покорю Манхэттен Страница 26

— Но зачем? Вы же проверяли его глаза? — воскликнула Лили.

— Пусть посмотрит специалист. Я же сказал: для перестраховки.

— Какой еще перестраховки?

— О, не беспокойтесь. Дети то и дело выдают всякие тревожные симптомы. Особенно когда так стремительно растут, как ваш мальчик. Но все же всегда имеет смысл проверить, даже если беспокойство оказывается напрасным.

Известный офтальмолог Дэвид Рибин, к которому доктор Стивенсон их направил, устроил Тоби тщательную проверку. Лили в это время сидела в приемной, стараясь заставить себя читать журнал. Неожиданно она подняла глаза и увидела возле своего стула Зэкари.

— Нет! — вскрикнула она, сразу поняв, что врач вызвал мужа по телефону.

— Лили, Лили! — Ззкари мягко обнял ее. — Что бы это ни было, медицина с этим справится. С глазами сейчас делают просто чудеса. Это самая передовая отрасль науки, Лили! Я сам этим займусь, не беспокойся. Пошли, доктор нас ждет. А с Тоби пока занимается сестра, я видел, когда сюда шел.

— Мне весьма жаль, но я вынужден сказать вам, — начал доктор Рибин, — что у Тоби «retinitis pigmentosa». Причины этой болезни науке не известны. Ночная слепота — один из ее первых симптомов.

— Болезнь, но что это за болезнь? — спросил Зэкари, беря Лили за руку.

— Во-первых, мистер Эмбервилл, я должен пояснить, что сетчатка — весьма тонкая мембрана внутри глаза. Она содержит цилиндрики и конусы, весьма чувствительные к свету. Цилиндры — рецепторы, функционирующие при слабом свете. Поэтому-то, когда их функция нарушена, как у вашего Тоби, сразу же наступает так называемая ночная слепота.

— Но какое существует лечение, доктор Рибин? — почти оборвала его Лили, взбешенная столь длинным объяснением.

— Никакого, мисс Эмбервилл. Нервные клетки сетчатки не восстановимы, если их затронула болезнь.

— Никакого? Что, нет никаких лекарств?

— Боюсь, что так.

— Значит, операция? Тоби придется оперировать? — в ужасе воскликнула Лили.

— Этой болезни не помогают никакие операции, — веско заявил врач.

— Невозможно! Не верю! Сейчас излечивают всех! А Тоби всего четыре года, совсем еще малыш, совсем еще малыш! — закричала Лили с яростью, которая была даже сильнее обрушившегося на нее горя.

— Но что ждет Тоби? — спросил Зэкари, до боли сжимая руки жены.

— Это прогрессирующее заболевание, мистер Эмбервилл. Вначале обычно задевается периферия сетчатки. Центральная же часть может оставаться у Тоби не затронутой в течение многих лет. По мере его взросления поле зрения будет постепенно сужаться. В конце концов, неизвестно, когда именно, останется только небольшая точка, способная видеть. Но это может случиться через много-много лет. Во всяком случае, я надеюсь, что у него это произойдет еще не скоро, но обещать ничего не могу.

— Извините, доктор, а не может быть так, что его болезнь… другая? — спросил Зэкари, по лицу доктора видя, каков будет ответ.

— Я хотел бы ошибаться. Впрочем, можете для полной уверенности показать ребенка другому специалисту. К сожалению, хотя болезнь эта довольно редкая, исход ее известен нам, увы, слишком хорошо. Разбросанные по сетчатке сгустки пигмента, суженные сосуды — все указывает именно на это заболевание. Мне больно говорить столь безапелляционно, мистер Эмбервилл. Повторяю, я хотел был думать, что ошибаюсь…

— Но откуда могла у него взяться такая болезнь? — не удержалась Лили, в ее голосе звучало неподдельное отчаяние. — Скажите мне, как это могло случиться?

— «Retinitis pigmentosa» у детей, миссис Эмбервилл, — не возрастное перерождение сетчатки, которое свойственно пожилым. В нашем случае речь может идти только о скверной наследственности.

Глава 6

После окончания университета Каттер Эмбервилл едва устоял перед искушением навсегда осесть в Калифорнии. За годы учебы он обзавелся множеством влиятельных друзей, и вместе с ними не уставал утверждать, что их Стэнфорд куда лучше Гарварда. Несколько раз в году Сара Эмбервилл навещала своего младшего сына, который все праздники и летние каникулы неизменно проводил на Западном побережье. В довершение своего образования Каттер окончил Стэнфордскую школу бизнеса и пару лет проработал в сан-францисской банковской фирме «Букер, Смайти энд Джеймстон», президентом которой являлся отец Джамбо Букера, одного из однокашников Каттера. Этот невысокий худощавый, спортивного вида человек был страстным игроком в теннис, гордившийся тем, что несколько раз ему удалось обыграть молодого Эмбервилла.

Однако в начале 1955 года, когда Каттеру исполнилось двадцать четыре, он все же решил перебраться на Манхэттен. К этому времени он убедился, что даже в Калифорнии, с кем бы там ни встречался, его неизменно расспрашивали о старшем брате. Наверное, с горечью думал он, надо переехать в Китай, чтобы не слышать больше сакраментального вопроса; в Америке же избежать этого было попросту невозможно. Ну а если его родственные связи все равно всем известны, то стоило находиться там, где их можно было, по крайней мере, использовать. Так или иначе, но центром банковской жизни считался Нью-Йорк; фамилия же Эмбервилл навряд ли может повредить там его карьере. Цель Каттера заключалась в том, чтобы сделать как можно больше денег. Не одному же только Зэкари, в самом деле, слыть среди Эмбервиллов богачом.

Каттер хорошо усвоил традиционные манеры Стэнфорда и Сан-Франциско, весь тот аристократизм, который распространялся и на деловой мир. Так что на первых порах ему было трудно вписаться в сумасшедшую манхэттенскую гонку без правил. Что это за личности снуют вокруг него? Почему вместо того, чтобы идти шагом, они все время куда-то мчатся? Отчего не могут вести разговор, не переходя за тот уровень децибел, который принят у цивилизованных людей? Может, боятся, что им не хватит своей доли пирога? Или делают вид?

Прошла неделя — и он решил просто не обращать на этот отвратительный город внимания, не предпринимать ни малейших попыток его понять. Хорошо уже и то, что в отдельных местах здесь все-таки живут люди его круга. Благодаря своим знакомствам в Андовере, Стэнфорде и Сан-Франциско он сумел без труда проникнуть в эти единственные дома, где наконец почувствовал себя комфортно.

Вообще-то Каттера Эмбервилла везде встречали с распростертыми объятиями. Высокий, шесть футов два дюйма, с мускулистой фигурой, сложившейся под воздействием благородных видов спорта, которые способствуют элегантной осанке: обычно на примерках портные только блаженно мурлыкали. Бросавшаяся в глаза юношеская привлекательность с годами сделалась еще выразительнее. Словом, Каттер был необычайно красивым мужчиной. Загорелый, с волосами, выгоревшими под жарким калифорнийским солнцем; крупный, идеальной формы нос; глаза, голубизна которых напоминала море у берегов Сицилии, а холодность — воды норвежских фиордов; его портрет довершал резко выгравированный аскетический рот, перед которым не могла устоять ни одна женщина. Его вид не отличался внушительностью, но в нем чувствовалась та сила, которую, стоило ему войти в комнату, сразу же замечали все, — в свое время великий Байрон определил ее как «упругую легкость матадора». Несмотря на светлые волосы и голубые глаза, в нем угадывалась мрачная неумолимость быка-убийцы. Двигался он со спокойной самоуверенностью, казалось, присущей ему с самого рождения: никто бы не поверил, узнав, что он вытренировал эту походку точно так же, как искренность и теплоту своей улыбки.