Под кожей (ЛП) - Стоун Кайла Страница 26

Арианна кивает. Она стоит перед дорогим зеркалом в полный рост, проводя пальцами по животу.

— Могу я тебе кое-что рассказать?

— Конечно. — Я опускаюсь обратно на гнездо подушек в центре ее комнаты.

— Каждый день я просыпаюсь в унынии. Не просто без радости, а именно печальной. Иногда мне так тяжело, что я не уверена, что выкарабкаюсь. Я чувствую себя такой уставшей. Все. Все. Время. Потом испытываю вину, как будто я не заслуживаю таких чувств. И от этого становится только хуже. Все говорят мне, чтобы я расслабилась или больше улыбалась. Если бы могла что-то с этим сделать, я бы сделала. Но я не знаю, как.

Почему она мне это говорит? Я никогда не делала для нее ничего хорошего. Никогда. На самом деле, на наших консультациях я все еще веду себя как скотина. Я не хочу быть сволочью. Я в долгу перед ней. Арианна спасла меня. Нравится мне это или нет, но это что-то значит. Как будто эта комната, прямо сейчас, отделенная от остального мира, каким-то образом выше всех прежних правил и иерархии старшей школы. Я упираюсь подбородком в колено и пристально смотрю на нее.

— Ты не выглядишь так, будто у тебя депрессия.

— Конечно, нет. Ты не единственная, кто умеет все скрывать.

Она продолжает смотреть в зеркало, ее лицо бесстрастно.

— Меня всегда удивляет, как самая глубокая боль — та, которую никто никогда не видит — не оставляет даже следа, никаких шрамов. Ничего. Это казалось неправильным. Поэтому я сделала его сама. — Она поднимает свитер и закатывает пояс леггинсов, обнажая страшный фиолетовый шрам, пересекающий нижнюю часть живота.

Мои глаза расширяются.

— Какой ужасный шрам.

Арианна опускает свитер.

— От тебя, я уверена, это комплимент.

— Так и есть.

— А как насчет твоих приятелей, помешанных на Иисусе? Что они говорят?

— Мои друзья из молодежной группы и Библейского кружка? Они все ведут себя идеально. Если они совершают ошибки или сомневаются, то держат это при себе. Так что нет, я им об этом не говорила.

— Похоже, они лицемеры.

Она вздыхает.

— Может быть. Некоторые из них. Ты когда-нибудь ходишь в церковь?

Я отрицательно качаю головой.

— Когда я была маленькой. У моей матери случился религиозный период. — Я помню мягкие скамьи и горохово-зеленый ковер, который впивался в мои голые ноги, когда мы становились на колени для молитвы, и пение хора, и развевающиеся одежды, и большую, крепкую руку, держащую мою. Я вытряхнула это воспоминание из головы.

— Ты ходишь в церковь только из-за отца или потому, что действительно веришь во все это?

— Я верю в Бога, да. Несмотря на все эти банальности, мягкие разговоры и лицемеров, там есть присутствие чего-то большего, чем я сама. Я верю в это. Я чувствовала это. Моя абуэлита была очень верующей женщиной. Она была такой доброй и любящей, и даже умирая, она была спокойна. Вера — это важно. А ты?

— Честно? Я не знаю. Если Он существует, то является ли Он вообще таким Богом, в которого я хотела бы верить? Почему так много войн, боли и смерти? Разве Бог любви не остановил бы все это? Где та молния, которая поразит ужасных людей, совершающих чудовищные поступки?

— Бог любви допускает свободу воли. Если бы он покончил со злом, то у нас не было бы выбора. Мы бы не выбирали любовь.

Клео подходит ко мне и трется своим усатым подбородком о голень.

— Я не понимаю.

— Если бы у тебя был парень…

— У меня нет, — заявляю я.

— Я не говорила, что есть. Если бы у тебя был парень, или девушка, или кто угодно, ты бы хотела, чтобы они любили тебя такой, какая ты есть, верно? Ты бы хотела, чтобы они сами выбрали быть с тобой. Потому что, если бы его заставили, любовь не была бы настоящей. Она бы ничего не стоила.

Кошка ложится на спину и выставляет живот, чтобы я почесала.

— Как робот. С таким же успехом можно любить тостер.

— Точно. Именно, — соглашается Арианна. — Любовь не настоящая, если она вынужденная. Добро не настоящее, если нет возможности выбрать зло.

— В этом есть смысл.

— И люди выбирают зло, — продолжает Арианна. — Они выбирают ненависть вместо любви, трусость вместо храбрости, жестокость вместо доброты. Бог дает им такой выбор.

— Мне интересно, задумываются ли люди об этом так, как будто они делают выбор? Разве они поступают так не потому, что им это приятно? Просто потому, что хотят чего-то, и поэтому сделают все, чтобы это получить?

— Всё есть выбор, независимо от того, думаешь ты об этом или нет. — Арианна грызет ногти. — Я думала, ты ненавидишь кошек.

Я скрещиваю ноги, и кошка заползает ко мне на колени и сворачивается в клубок.

— Ненавижу. Совершенно точно.

Она улыбается, но улыбка не достигает ее глаз.

— Хочешь накрасить ногти?

Я смотрю на нее. Как будто в первый раз. Я больше не вижу «Отряд стерв». Я не знаю, почему она решила мне помочь. Но вот я здесь. И Арианна обращается со мной так, будто я кто-то, кому она может доверять. Будто я важна для нее.

— У тебя есть бирюзовый?

Арианна приносит несколько бутылочек лака, прозрачное верхнее покрытие, жидкость для снятия лака и ватные шарики. Я осторожно склоняюсь над кошкой, которая, кажется, не возражает против того, что ее наполовину утопили. Мы работаем молча, и тишина мирная, а не гробовая или напряженная.

Мне нравится бирюзовый цвет. Он мерцающий, глубокий, как передние крылья нимфалимы антинакс. Это бабочка, скорее бирюзовая, чем пурпурная, с ярко-оранжевыми точками на крыльях.

— Спасибо, что согласилась выслушать меня. — Арианна наносит верхний слой лака на последний ноготь. — Я давно не говорила об этом. Просто это не то же самое, что на встречах с доктором Янгом. Понимаешь?

— Нет проблем. — Тепло этой комнаты действует на меня. Я могла бы свернуться калачиком в этих одеялах и позволить всему стрессу, злости, страху уйти в счастливое забвение. Я могла бы жить здесь. Я закрываю бирюзовый лак и развожу пальцы. — О чем вы говорите с доктором Янгом?

— О прекращении негативных разговоров о себе, о позитивных аффирмациях, которые нужно повторять перед зеркалом, о том, как искажается мое восприятие своего тела, о том, достаточно ли я потребляю калорий и энергии. В общем, скучные вещи.

— Потому что ты не ешь.

— Что-то вроде этого.

— Твоя мама, похоже, не считает, что у тебя есть проблемы.

Арианна кривится. Ее рука вздрагивает на животе.

— Это сложно. Папа хотел, чтобы я поговорила с кем-нибудь, потому что мало ем и веду себя подавленно. Доктор Янг говорит со мной о еде и прочем. В прошлом году он устроил встречу с моими родителями. Все прошло не очень хорошо. Моя мама думает, что я в порядке. Или, на самом деле, она считает, что я недостаточно хороша в любом смысле, форме или виде.

Я должна сказать или сделать что-то, чтобы попытаться утешить Арианну, но не знаю, как. Я очень плохо разбираюсь в таких вещах. Я так давно не разговаривала с кем-то по-настоящему, никто ничем со мной не делился. Я не знаю, как мне себя вести, что говорить. Я дую на ногти и стараюсь не думать о чувстве вины, поселившемся во мне.

— Знаешь, ты можешь доверять мне. Каждый раз, когда видела, как они поступают с тобой, я ненавидела это. Они не всегда такие. Найа сильная и смешная, а Жасмин очень умная, хотя и притворяется, что это не так. Даже у Марго есть свои моменты. Она может быть веселой и сумасшедшей. До того, как я начала тусоваться с ними, некоторые парни не переставали домогаться меня. Типа, потому что я, дочь пастора, думают, что это еще смешнее — говорить мне гадости, пытаться переспать и все такое. Но Марго их от меня отвадила. В основном, они больше мне не хамят. — Она делает глубокий вдох. — Но все это не оправдывает того, что они сделали. Как уже говорила, я трусиха. Я никогда ничего не высказывала. Мне было страшно. Мне и сейчас страшно, но ты можешь мне доверять.

Вот так, тонкая нить, удерживающая этот момент вместе, обрывается. Я не могу доверять Арианне. Я не могу доверять никому. Я не такая, как все ее маленькие подружки, Жасмины и Найи всего мира. Внутри меня поднимается тьма. Для таких, как я, нет Бога, который мог бы спасти, и нет никого, кому я могла бы доверять. Для таких, как я, мое собственное жалкое «я» — это все, что есть. Я не могу позволить нескольким минутам бегства убаюкать меня. Не с тем монстром, который ждет меня дома. Или тем, что свернулся внутри меня.