Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга первая Страница 28

– Вы сказали, Доминик ван Бюрен был для Иден плохим отцом?

– Да, потому что он думает лишь о собственных удовольствиях. Ничто другое его не интересует. Когда оформлялось дело о разводе, Иден училась в школе-интернате. Было условленно, что Доминик станет брать ее в Санта-Барбару на уик-энды, а каникулы она будет проводить в Испании. Но Доминик пренебрег своими обязанностями. Он был слишком занят собой. И она перестала ездить в Санта-Барбару на уик-энды. Обычно она говорила отцу, что хочет остаться в школе со своими подружками, однако, одному Богу известно, что она делала на самом деле. Порой они не встречались по многу недель. Она просто одичала. К тому времени, когда Мерседес узнала, что, в действительности, происходит, было уже поздно.

– Поздно? – перебил ее де Кордоба. – Что вы хотите этим сказать?

Майя чуть заметно покраснела.

– Я хочу сказать, что она отбилась от рук, стала совершенно неуправляемой. И, к тому же, потеряла всякий интерес к учебе. Кое-как ей все же удалось закончить школу, но ее оценки оказались слишком низкими для поступления в один из престижных колледжей. Пришлось довольствоваться Калифорнийским университетом, однако и здесь ничего не вышло. В прошлом году она его бросила.

– И чем занялась?

– Да ничем, дурака валяла. Правда, она продолжала участвовать в скачках. И время от времени перебивалась кое-какой случайной работой: то демонстрировала модели одежды, то делала дешевые украшения – в общем, всякая ерунда.

– А где она жила после окончания школы?

– На ранчо в Беверли-Хиллз. Мерседес приобрела его специально для Иден. Это загородный дом с участком неухоженной земли. Для лошадей Иден место самое подходящее.

– Она одна там жила?

– О, нет, конечно. За ней присматривал Мигель. Это старый приятель Доминика. Вернее, его бывший сотрудник. Когда Мерседес уезжала из Америки, она назначила его кем-то вроде сторожевого пса при Иден.

«Сторожевой пес из него получился не очень хороший», – подумал де Кордоба, однако вслух ничего не сказал. За две короткие беседы он узнал от этой милой женщины больше, чем ему удалось за все это время вытянуть из Мерседес. Полковник взглянул на Майю и встретился с ней глазами.

Догадываясь о его мыслях, она чуть заметно улыбнулась.

– Мерче не запрещала мне отвечать на ваши вопросы. Когда вы сегодня встретитесь с ней, я думаю, вы найдете ее более открытой, чем вчера вечером.

Он слегка кивнул.

– Могу только повторить, что ваша полная откровенность – это самое главное условие для моей успешной работы.

– Боюсь, Мерче не из тех людей, кто легко доверяется посторонним, – с некоторым сомнением в голосе проговорила Майя. – Ее жизнь отнюдь не всегда была простой.

– Зато чрезвычайно успешной, – заметил де Кордоба. – Ваш босс – незаурядная женщина. И ей очень повезло, что у нее есть вы. А какого рода деятельностью занимался в Америке ее муж?

– Импорт-экспорт. Доставлял в Южную Америку потребительские товары, а оттуда привозил фрукты и разный антиквариат.

– И после развода они все это поделили? Очаровательные губки Майи пренебрежительно скривились.

– Все, что он имел, осталось при нем. Как я вам уже говорила, Мерседес сама сделала свой капитал.

– Значит, Доминик ван Бюрен, по крайней мере, так же богат, как и его бывшая жена?

– О да, полковник. По крайней мере.

Он кивнул. И, несмотря на это, они обратились к матери, а не к отцу. Почему?

– Я не называю себя полковником с 1955 года. – Он улыбнулся. – Когда ко мне обращаются «полковник», я чувствую себя ужасно старым. Не могли бы вы звать меня просто Хоакин?

– Хорошо, спасибо. А вы зовите меня Майей.

– Договорились.

Она встала, он тоже поднялся.

– Прошу вас, Хоакин, – мягко сказала Майя, – помните, что я вам говорила о Мерседес. Она с трудом доверяется посторонним людям.

Де Кордоба снова кивнул.

– Понимаю.

Он посмотрел ей вслед, любуясь изящными линиями ее аппетитной, как персик, попочки. Возле двери она обернулась и, наградив его мимолетной улыбкой, вышла.

Мерседес Эдуард сидела за своим рабочим столом. Перед ней лежала папка, которую она только что достала из стального сейфа. В папке хранился один-единственный рисунок – выполненный пером этюд с изображением калек и нищих. Датирован он был концом пятнадцатого века и принадлежал перу Хиеронимуса Босха.[17]

За этот рисунок на нью-йоркском аукционе искусств Мерседес заплатила бешеные деньги. Она захотела купить его, так как считала, что это уникальное произведение искусства. Однако с тех пор редко смотрела на свое приобретение. Сейчас же ее отсутствующий взгляд не спеша переходил от одного персонажа этюда к другому.

Какого только уродства здесь не было! И все детали изображены тщательнейшим образом. Скрюченные конечности и культи. Заплаты. Лохмотья. На лицах страдание и злоба. Несуразные шляпы. Костыли, палки, всякие невообразимые подпорки для самых невообразимых убожеств. Казалось, вся боль, весь горький юмор этого мира схвачены больным воображением великого гения.

Если Мерседес придется распродавать свое имущество, чтобы собрать деньги для выкупа дочери, она начнет с этого этюда. В Амстердаме у нее был один знакомый коллекционер, который предлагал за этих маленьких уродцев целое состояние.

Открылась дверь, и в кабинет вошла Майя.

– Ты выглядишь утомленной, Мерче.

– Да. Устала.

Взгляд Майи остановился на рисунке.

– Что это ты его разглядываешь?

– Собираюсь с силами, чтобы, если понадобится, продать. – Мерседес слегка дотронулась до творения Босха. – Кто из этих уродцев производит на тебя наибольшее впечатление?

– Все отвратительные. – Майя повнимательнее присмотрелась к рисунку и ткнула пальцем в нижнюю часть листа. – Этот. Он мне просто омерзителен.

В этом месте был изображен слепой калека. Чтобы устоять на своих обезображенных ногах, он обеими руками опирался на костыли. Во рту он держал длинную палку, с помощью которой нащупывал путь во мраке жизни. А сзади в его одежду вцепились зубами два свирепых пса.

Мерседес зловеще улыбнулась.

– Мне он нравится больше всех. В нем есть величайшая правда.

Майя передернула плечами.

– Пойду-ка я принесу почту, – сказала она.

Хоакин де Кордоба стоял на балконе своей отделанной в желтых тонах комнаты и курил сигару. За ночь значительно похолодало, небо затянулось облаками, влажность увеличилась. У него заныла спина – верный признак приближения ненастья. Вершины Пиренеев вдали казались белыми от снега, но на самом деле такое впечатление создавалось благодаря косым лучам солнца, освещавшего горные вершины. Хмурая тень медленно наползала на великолепные владения сеньоры Эдуард, ее сады, парки и рощи.