Бернар Клавель - Малатаверн Страница 28

На этот раз Жильберта действительно разозлилась. Она не закричала кругом спали люди, – но ее голос звучал жестко и сурово.

– Значит, они идут на кражу, а ты об этом знаешь и собираешься помалкивать? Но ведь я теперь тоже знаю… Может, ты и меня заставишь молчать? А если меня будут расспрашивать, заставишь меня врать? Даже если мой отец заведет об этом разговор, мне придется выкручиваться или смолчать, как смолчал сегодня ты, когда я рассказывала тебе о том, что телка Бувье сдохла.

– Да ведь старухе ни к чему эти деньги… Жильберта не дала ему договорить. На этот раз она не выдержала, сорвалась на крик:

– Значит вот она, причина! Может, так они тебе и сказали, чтобы втянуть в это дело? А ты клюнул… И ты еще хочешь, чтобы я была на твоей стороне?!

Девушка внезапно смолкла. Где-то поблизости хлопнул ставень.

– Что тут такое? – послышался мужской голос. Робер и Жильберта пустились бежать, а голос позади них прокричал:

– Ну погодите, поганцы! Вот я сейчас выйду! Во дворе слева залаял пес, лай его тут же подхватили другие собаки; хлопнул еще один ставень.

– К мыльне! – бросил на бегу Робер. По тропе, огибавшей памятник, они добежали до городского водосборника и спрятались за ним. Скорчившись за огромной бетонной чашей, беглецы затаили дыхание. Собаки надрывались еще довольно долго, но в конце концов смолкли. Фонари качались на ветру, и свет ближайшего из них временами доходил до самого дна водосборника. Стена на мгновение освещалась, и тогда Робер и Жильберта могли разглядеть друг друга.

t– Нам повезло, – проговорила Жильберта.

– Нечего было так кричать!

– Сам хорош. Ты хоть понимаешь, что делаешь? Ведь тебе известно: если ты что-то знаешь и молчишь, стало быть, ты тоже виноват.

– Все будет в порядке, если нас не застукают жандармы.

– Ты никак не поймешь, что я хочу сказать. Ты не имеешь права молчать, если тебе известно, кто обворовал старуху.

– Но ведь не могу же я на них донести!

– А разве лучше позволить им убить женщину?

– Все равно предавать – подло.

– Может, это и подло, но если ты не помешал им, а потом смолчал – это страшный грех. Помедлив, она прибавила, ущипнув его за руку:

– Это смертный грех, понимаешь? Смертный грех! Робер не отозвался. В чашу водосборника стекала вода, и, когда ветер налетал с особенной яростью, мелкие брызги долетали до них. Жильберта схватила его за руку и воскликнула:

– Я придумала!

– Что? Говори! Говори скорее!

– Тут нужен такой человек, который может их остановить, но при этом ничего не скажет жандармам и не станет требовать, чтобы их наказали. Кто может их остановить и объяснить, что они сошли с ума, но не упрячет их потом в тюрьму, а главное – не подставит тебя.

– Ну?

– Господин кюре.

От изумления Робер не находил слов, потом наконец выдавил:

– Кюре? Ты говоришь, кюре?

– Ну да! Сейчас ступай к нему и все ему объясни! Сам знаешь, у него есть мотоцикл. Вы поедете в Малатаверн, а когда придут те двое, он с ними поговорит. Они наверняка его послушают.

Робер не отвечал. Жильберта встала и потянула его за руку. Робер поднялся, но так и не двинулся с места.

– Идем, – проговорила девушка, – нужно спешить.

– Нет, не могу. Ты представляешь себе, с какими глазами я приду к кюре! Ведь после маминой смерти ноги моей не было в церкви!

– Ты совсем ума лишился? Неужели из-за этого он откажется тебя выслушать?

– Да нет, но понимаешь, несколько раз он пытался со мной поговорить, а мне удалось отвертеться. Так что он наверняка сердит на меня.

– Зато я просто уверена, что он тебя выслушает.

– Нет, это невозможно.

– Почему?

– Я точно знаю, что тем двоим будет все равно, кому я на них донес кюре или жандармам, в любом случае они взбесятся.

– Ну знаешь, это уж чересчур! Чем они рискуют? Ну, получат пинок под зад или пару затрещин, только и всего.

Жильберта немного помолчала, но Робер не отвечал, и она продолжала:

– Тем более что они прекрасно его знают, я-то в курсе. Кто-кто, а они ходят к мессе.

– Только не Серж.

– Иногда и он тоже – с бабушкой. А уж Кристофа я там вижу каждое воскресенье.

– Знала бы ты, почему он туда ходит! Девушка наклонилась поближе. После недолгого колебания Робер хмыкнул и проговорил:

– Все из-за родителей. Его папаша всегда говорит: "Если занимаешься коммерцией, то собственное мнение совершенно Ни к чему, нужно поступать так, как все".

– Что ты несешь?

– Это чистая правда. Кристоф даже говорит, что если бы у отца была бакалейная лавка в селении зулусов, ему пришлось бы исполнять вместе со всеми танец живота.

– Что вы за дураки! – воскликнула Жильберта. – Я точно знаю, я уверена, что мать Кристофа очень набожная женщина.

– Плевать мне на это!

Он заметно нервничал: двинулся было в сторону улицы, огляделся, вновь подошел к Жильберте, которая так и не тронулась с места.

– Нужно что-нибудь делать, – возмутился он. – Еще немного, и будет поздно.

– Мне кажется, кроме господина кюре никто тебе не поможет. Не хочешь не надо… Тогда нечего здесь больше делать!

Она шагнула было в сторону, но Робер удержал ее.

– Нет, не уходи… Не бросай меня одного… Ты ведь не уйдешь?

– Ты должен решиться…

Девушка недоговорила. Ветер донес рокот мотора. Робер и Жильберта опять отошли подальше от дороги и спрятались за чаном.

Машина проехала мимо. Фары осветили стену водосборника, исписанную мелом вокруг таблички: "Родители несут ответственность за ущерб, причиненный их детьми общественной мыльне".

– А что, если ты сама пойдешь к кюре? – спросил Робер.

– Я?

– Ну да! Ты ходишь к мессе каждое воскресенье и знаешь его куда лучше, чем я.

– Тогда придется сказать, что мы с тобой встречаемся.

– Не обязательно. Ты вполне можешь сказать, будто видела, как какие-то люди крутились у дома мамаши Вентар.

Жильберта задумалась. В неверном свете раскачивавшихся на ветру фонарей Робер видел ее нахмуренные брови, упрямо склоненную голову и буравивший его жесткий взгляд исподлобья.

– Нет, не могу, – отрезала она. – Он сразу спросит, почему я ничего не сказала отцу. Да еще поинтересуется, почему это я шляюсь по улицам в такую поздноту, да и вообще – как я сумела выбраться из дома. Нет, нет, я не могу.

– Вот видишь, ты тоже предпочитаешь, чтобы старуху убили.

Жильберта ничего не возразила. Она по-прежнему смотрела на него исподлобья. Робер подошел поближе и медленно, подбирая слова, проговорил:

– Когда ее убьют, ты пожалеешь об этом.

Девушка не отвечала, и Робер продолжал гнуть свое: