Гнилые плоды моей любви (СИ) - Аврора Добрых Страница 28

На прощание он еще раз окунул меня в воду и после удалился.

Я плакала бесшумно и отчаянно. Вцеплялась себе в волосы и проклинала свою покорность. Я ненавидела себя, свою жизнь и желала себе смерти.

«Ты навсегда опустила руки. Такие безвольные существа не должны жить. Выживает сильнейший, а ты самая слабая и никчемная из людей».

У меня вновь пошла кровь из носа, а глаза жгло от чистящего средства. Я была полным ничтожеством, запертым в золотой клетке посреди горящей свалки.

Наутро мое лицо опухло и все покрылось волдырями.

— Лучше не ходи сегодня на улицу, — сказал Сергей. — У тебя жуткая аллергия. Выпей антигистаминное и сиди дома вместе с Валентином. Нечего пугать воспитателей в саду. Еще решат, что ты заразна.

Я посмотрела на свое отражение в стекле кухонного шкафа. Нос занимал добрую половину лица, глаза превратились в красные гнойные щелочки, щеки, лоб и шея горели огнем, а губы потрескались до кровавых порезов и теперь кровоточили при малейшем движении. Волосы седыми патлами выбивались из наскоро сделанного пучка.

— Да. Хорошо, — тихо ответила я, продолжая помешивать кофе мужа его «особенной» ложкой.

Юбилей

Четыре дня. Целых четыре дня отражение в зеркале пугало меня сильнее обычного. Но хуже всего было слышать насмешки от детей.

— Мама такая некрасивая, — протянул Валя утром после того, как мое лицо окунули в унитаз с моющим средством. — Хорошо, что не надо идти с ней в сад.

— Она не некрасивая, — усмехнулся Влас, — ей можно работать в комнате ужасов без грима.

— Не обижайте маму! — возмущенно воскликнул Глеб. — Может, она стала такой уродиной, чтобы мы все начали ее бояться и слушаться.

— Давайте тихо, а, — шутливо качая головой, сказал Сергей, как будто слова детей его позабавили.

Я стояла у плиты к ним спиной и переворачивала пышные оладьи на сковородке. Мне было так больно, горько и обидно, что глаза снова и снова наполнялись слезами. Попадая на воспаленную кожу, они вызывали жуткие ощущения: как будто кто-то резал мне лицо канцелярским ножом и посыпал сверху мелкой солью.

— Пап, а если она навсегда такой останется? — хихикнул Глеб. — Будем искать новую маму?

— Ну, если ничего не изменится, то, наверное, придется, — подыграл Сергей. — Мама ведь должна быть красивая, а не похожая на жабу.

— Мама — жаба! — подхватил Валя. — Жаба-жабейка!

— Если твоя мама — жаба, то ты — жабенок, — расхохотался Глеб.

— Я не жабенок!!

— Ну а кто? У мамы-жабы сын — жабенок.

— Нет!! Папа, скажи ему!

Сергей засмеялся:

— Тихо вы, сорванцы. Сейчас мама-жаба будет подавать оладушки. А едим мы молча.

Поставив в центр стола большую тарелку с оладьями, я понеслась в ванную, включила сильный напор воды и дала волю слезам.

— Эй, — постучал Сергей, — утопиться там решила?

— Что тебе нужно? — срывающимся голосом отозвалась я.

— Чтобы ты налила нам чаю и сделала горячие бутерброды. Наревешься, когда мы уйдем.

В такие моменты я изо всех сил пыталась пробудить к жизни прежнюю волевую Нину, которая бы живо поставила всех на место, но эта Нина, похоже, была мертва.

Все четыре дня, что мое лицо было обезображено, Валя оставался со мной дома. Когда, я что-то готовила, он время от времени забегал на кухню и звал меня: «Ма-а-ам!». И каждый раз, когда я оборачивалась на зов, он сначала делал вид, что сильно напуган, а затем кричал: «Ааааааааа!» и быстро убегал к себе в комнату. Он был еще слишком мал, чтобы суметь сильно меня обидеть, но моя душа все равно страдала.

Через четыре дня воспаление почти спало, высыпания стали тусклее, и мое лицо приобрело более-менее приемлемый вид. Было раннее воскресное утро. Обрадовавшись, что отражение в зеркале уже не вызывает отвращения, я отправилась на кухню попить кофе. Пока все спали, утренний свежезаваренный кофе приносил мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Тишина, спокойствие и я — наедине с собой.

Но утреннюю идиллию нарушило осознание, что что-то не так. Сначала я даже толком не поняла, что меня настораживает, но потом мозг окончательно проснулся и выдал шокирующую информацию: я вижу хуже, чем обычно. И не просто хуже, а гораздо, гораздохуже. В ужасе я побежала в ванную умываться, но это ничего не изменило. Тогда я смочила ватные диски в холодной воде, положила на веки и, слегка запрокинув голову, какое-то время постояла так в надежде, что зрение вновь станет прежним. Но и это не возымело действия. За то утро, пока еще никто не проснулся, я успела закапать глаза каплями, промыть их крепким чаем и отваром, который наскоро приготовила по рецепту, найденному в интернете, но все оказалось тщетно.

Когда проснулся муж, я сразу сообщила ему:

— Сережа, кажется, я потеряла зрение. Не полностью, но теперь я вижу твое лицо расплывчато. По ощущениям, мои минус полтора превратились в минус четыре. Думаю, это из-за того, что в тот раз средство для унитаза попало в глаза и обожгло роговицу.

— Если бы тебе обожгло роговицу, твое зрение упало бы сразу. Прошла неделя, Нина.

— Четыре дня.

— И что? Хочешь сказать, это все меняет?

— Я хочу сказать, что у меня зрение минус четыре или еще ниже. Мне надо к врачу.

— К какому, интересно?

— Очевидно, к офтальмологу.

— А я думаю, к психиатру. Офтальмолог не вылечит то, что происходит с твоей головой.

— Хорошо, как скажешь. Если я окончательно ослепну, сдашь меня в дурдом.

Я не стала умолять его дать мне денег на врача. Решила, что в понедельник просто схожу в поликлинику.

После завтрака Сергей с детьми начали куда-то активно собираться и вскоре уехали, не сказав, куда и зачем. Привыкшая к тому, что со мной не считаются, я занялась домашними делами: стиркой, глажкой, готовкой, уборкой. Уборку я поставила в конец списка, чтобы не пришлось убирать несколько раз, как это обычно бывает.

Мое зрение оставалось на том же уровне, но меня это почему-то не пугало. Тогда мне уже было почти плевать, что со мной происходит.

Пока я носилась по квартире, пытаясь уследить за котлетами на сковородке и сладким пирогом в духовке, на мой мобильный приходили какие-то эсэмэски. И каждый раз, когда я хотела посмотреть, что там такое, меня отвлекал то писк стиральной машины, то готовка, то еще что-нибудь.