Анна Берсенева - Ревнивая печаль Страница 28

– Немного… Совсем еще немного – вот так… Еще не отпускай меня, останься… – просил его голос, и все его тело просило о том же. – Лера, Ле…

Голос его прервался. Лера чувствовала, как отдается в Митином теле каждое движение ее губ, как весь он устремляется в нее – всей страстью, всем больше не сдерживаемым потоком желания. И губы ее затрепетали, принимая этот поток, она забыла обо всем, кроме него – любимого, единственного, отдающегося ей так мощно и безраздельно!

Это была такая тихая ночь – ночь возвращения страсти. Ничто не мешало им слышать друг друга, тишина охватывала их со всех сторон, стояла на страже за окном и в умолкнувших деревянных половицах.

Они молчали, обнявшись – в том коротком промежутке, когда так много уже сказано и все равно остается бесконечно много.

В альпийском поселке, лежащем на самом дне глубокой горной чаши, было все, что нужно для счастья, в этом Лера не сомневалась. Только скрипку Митя привез с собой.

Вдоль неширокой главной улицы тянулась вереница магазинчиков и ресторанов – напоминающих, впрочем, небольшие гостиные, в которых хозяева сидят вместе с гостями.

Аленке ужасно нравилось переходить из магазина в магазин, болтать с продавцами, то пытаясь обойтись десятком известных ей английских слов, то дергая за руки маму или Митю, чтобы переводили, – и заодно пробовать все сладости, которые ей всюду радушно предлагали. Лере с трудом удавалось извлекать свою дочку из этих упоительных мест.

Но вообще-то она радовалась, что Аленка воспринимает всю эту изобильную жизнь естественно, без благоговейного восторга и без нарочитого, через губу, презрения, которое Лера так часто наблюдала у пресыщенных, но комплексующих русских туристов.

Больше магазинчиков Аленке нравилась только лыжная школа, в которую Лера записала ее в первый же день. Сезон еще только начинался в Швейцарских Альпах, а этот поселок и вообще был малолюден, поэтому пестрая толпа на улицах была невелика.

Лера с Митей только что съехали с пологого «детского» склона и теперь смотрели, как похожая на яркий флажок Аленка вычерчивает плавные петли на ослепительном снегу.

– Устала? – спросил Митя. – Или замерзла?

Вязаная шапочка слетела с Лериной головы где-то наверху, волосы ее темным золотом горели в вечерних лучах.

– Не устала и не замерзла, – покачала она головой. – Но смотри – уже закат, нам домой пора, правда?

В закатном зареве, сияющем над заснеженным склоном, их дом был виден издалека. Он стоял в самом конце улицы, даже немного на отшибе – Лера из-за этого его и выбрала. А еще ей понравился фонарь над входом, похожий на острый колпачок.

Темнело здесь быстро, как только солнце пряталось за дальней горой, и это Лере тоже нравилось. Сразу начинался вечер, и каждого вечера она ждала с таким волнением, как будто в каждый вечер происходило что-то необыкновенное.

Оно внутри ее было – необыкновенное. Едва проснувшись утром, Лера уже прислушивалась: не исчезло ли оно? И улыбалась – то ли оттого, что находила в себе счастье, то ли просто почувствовав Митино плечо под своей щекой.

Аленка так напитывалась за день горным воздухом, что начинала клевать носом уже в ресторане «Цауберберг», куда они ходили ужинать. Даже сказку не требовала на ночь рассказать, даже не просилась посидеть со взрослыми!

Каждый вечер наступали эти часы – когда они сидели вдвоем в большой комнате внизу, смотрели на огонь, разговаривали, или молчали, или Митя играл что-нибудь пленительное, не дающее ее душе покоя.

– Жалко, что гитары нет, правда? – спросила как-то Лера.

– Да? – Митя не смог сдержать улыбку. – Не скажу, что мне прямо-таки жалко, но…

– А мне – очень! Так бы ты мне спел что-нибудь…

– А так только на скрипке скриплю, – усмехнулся Митя. – Ладно, подружка, я тебе и так спою, без гитары. Что тебе спеть?

Это Лере было все равно – что. Душу ей с самого детства переворачивал его голос – таинственное обещание, звучащее в каждом слове.

Одну песню – как раз про душу – она до бесконечности могла слушать:

Девушке веснойЯ дарил кольцо,С лаской и тоскойЕй глядел в лицо,Холодна былаУ нее ладонь,Но сжигал дотлаДушу мне – огонь!

И дальше – почему-то про то, как лунною порой, омрачая мир, шел понурый строй, рядом – конвоир, а душе в ночи снился чудный сон…

Иногда Лера замечала, что Митя вдруг замолкает посреди разговора, столбик пепла растет на его сигарете, лицо делается совершенно отрешенным, как будто он прислушивается к чему-то, – и замолкала сама перед властью тех звуков, которые он слышал всегда.

Заметив ее замешательство, он едва заметно улыбался.

– Ты говори, говори. Думаешь, ты мне мешаешь?

Но Лера не знала, что сказать. В такие минуты она не могла почувствовать, что с ним происходит, – и терялась…

– Ты уже в Москву хочешь, Мить, да? – осторожно спрашивала Лера.

– Я не могу сейчас уезжать надолго, – отвечал он, словно оправдываясь. – По всему не могу, ты понимаешь? И не хочу, и не должен. Я сам это выбрал, я от многих предложений отказался, и в Европе, и в Америке, чтобы работать со своими музыкантами. И если я не буду с ними проводить хотя бы двести пятьдесят дней в году, а пока что даже больше, – у нас ничего не получится. Успех променял на репетиционное время, – усмехнулся он. – Но уж его-то ни на что променять нельзя. Тем более теперь – если думать про оперу…

– А какую оперу ты хочешь ставить? – заинтересовалась Лера.

– Многие захочу. – Митя снова улыбнулся ее старанию понять то, что казалось ей важным для него. – Я чувствую, что вот-вот – и многие… Но пока у меня нет настоящего сопрано, так что говорить не о чем.

– Настоящее – это какое? Какое оно должно быть?

– Не оно, а она. Это должна быть она. Да этого все равно нельзя объяснить, Лер. Ну, может быть, так: если бы у тебя был голос и слух – это была бы ты.

– Хорошее объяснение! – обиженно хмыкнула Лера. – Мне не хватает самой малости! – Она встала, прошлась по комнате и повернулась к Мите. – Ты не хочешь говорить со мной об этом? – тихо спросила она. – Ты думаешь, я совсем ничего не в состоянии понять?

– Ну что ты, подружка моя дорогая! – Он поймал ее за руку и посадил к себе на колени. – Был бы я с тобой, если бы так думал?

– Думаешь, думаешь! – покачала головой Лера. – Ах, Митя! Как же ты не чувствуешь… Конечно, я в музыке ничего не понимаю, и слух у меня не развился, как Елена Васильевна ни старалась. Это странно звучит, на меня не похоже, но я, наверное, просто Душечка, понимаешь? Потому для меня это и важно – то, что для тебя. Хоть и ничего я тебе сказать по-настоящему не умею…