Анна Берсенева - Уроки зависти Страница 28

«Он мне чужой? – с удивлением думала она. – Да! Как же я до сих пор не понимала? Совсем чужой, ненужный. И что же это я раздумывала: люблю его, не люблю? Да разве это любовь, господи?!»

– Сколько ты будешь молчать? – Он наконец рассердился. – Семья у меня, понимаешь? Жена с детьми завтра приезжает.

«Жена с детьми… – Мысли потекли в Нориной голове как-то медленно. Словно и не в голове даже, а где-то в заоблачной дали текли ее мысли. – Как же я сама не догадалась? Конечно, мужчина он завидный, как не быть семье? Ну да не в том дело. Чужой он мне, вот что. Чужой!»

– Так что беременность эту свою ты брось! – решительным тоном заключил Петр Васильевич.

Нора не сдержала улыбку, хотя ей было совсем не до смеха.

– Как же я ее брошу? – сказала она.

– Сама должна понимать, не маленькая, – отрубил он. – К бабке какой-нибудь сходи, пусть травку даст или что там они дают.

– Я не знаю никого.

– Ну так в район езжай, к врачу, пускай выскоблит! – Петр Васильевич начал сердиться. В его голосе мелькнули уже знакомые клокочущие тона. – Да не бойся, не бойся. – Он сбавил тон, заметив, как Нора отшатнулась от него. – Больше не трону, сказал же. Но беременность убери. Тебе она еще меньше нужна, чем мне.

И тут, видно, решив, что привел ей уже все доводы и убедил ее в своей правоте наверняка, он нетерпеливо притянул ее к себе и обнял. Нора тихонько забилась в его объятиях, попыталась вырваться.

– Чего ты? – Петр Васильевич наклонил голову, недоуменно глянул ей в глаза. – Давай уж напоследок полюбимся. Теперь-то беречься нечего. – И добавил, хохотнув: – Может, после того и врач не понадобится – сама скинешь.

Он будто кулаком ее ударил, сказав это. Даже хуже его утреннего удара показались ей его слова! Она представила, что он будет сейчас с нею вытворять, чтобы заставить ее скинуть, и самые обыкновенные, привычные его прикосновения стали для нее невыносимы.

Слезы брызнули без всякой ее воли. Оттого, что Петр Васильевич тесно прижимал ее к себе и голова его была наклонена, Норины слезы попали прямо ему в лицо.

И тут ей стало так противно, что хоть в голос кричи. Только что она читала, как слезы Манон текли по лицу кавалера де Грие, когда он прижимал ее к себе так крепко, что они сделались одним целым, – и вот, словно какое-то отвратительное подражание…

Она уперлась ладонями в грудь Петра Васильевича и попыталась отодвинуть его от себя.

– Да чего ты, в самом деле? – с еще большим недоумением повторил он.

– Пустите, Петр Васильевич, – сказала Нора. – Вы идите себе. Про меня не думайте.

– Как же не думать, когда… – начал было он.

Но тут Нора выскользнула наконец из его рук и торопливо вышла из комнаты в сени. Нарочно громко лязгнув, отодвинула засов, открыла входную дверь. Ночной холод побежал по полу; Петр Васильевич не мог не почувствовать, что дверь открыта.

Он и почувствовал, и вышел вслед за нею в сени.

– Гонишь меня, значит? – с усмешкой спросил Петр Васильевич. Нора поняла, что он уязвлен. – Смотри, пожалеешь. Подушку будешь грызть, да без толку. Ладно! Это дело твое. – Петр Васильевич шагнул за порог и бросил через плечо: – А насчет пуза поскорее решай. Я предупредил – от меня тебе ничего не обломится.

Он скрылся в кромешной темноте весенней ночи. Нора вздохнула с облегчением.

Ничего не было решено в ее жизни – наоборот, все вздыбилось, перевернулось, сбилось. И уверенности она не чувствовала ни в чем. Но слабое, со стороны почти незаметное движение, которое она сделала, высвобождая вокруг себя пространство, куда не было доступа никому чужому и ничему чуждому, – сделало ее если не счастливой, то спокойной.

Нора подняла глаза. Полная луна сияла нежно и чисто. Была, была где-то совсем другая жизнь, такая же чистая и тонкая, как лунный абрис, и в той, другой жизни мужчина мог чувствовать, как текут по его лицу слезы женщины, которую он любит, и легче было в жизни этой, чистоты и тонкости лишенной, от сознания того, что не конечна она, не окончательна.

Нора стояла на пороге, смотрела на чистую луну, и душа ее была охвачена не счастьем, но покоем.

Глава 14

На каком сроке округляется живот и беременность становится заметной, Нора не знала. И спросить было не у кого. Она пыталась вспомнить, как это бывало у тех женщин, которые родили недавно, на ее памяти, но высчитать помесячно все же не могла. Ну, вроде Танька Замахаева родила где-то через полгода после того, как вся Каменка заметила ее живот и принялась судачить, от кого она его нагуляла. Или не через полгода, а через семь месяцев? Или даже через восемь? Но тогда, получается, и ее, Норин, живот скоро уже станет заметен? Ведь уже июнь, и с того вечера у реки прошло почти два месяца.

Она по-прежнему чувствовала себя плохо: и голова кружилась по-прежнему, и тошнило. Но что-то переменилось в ней в ту ночь, когда она при свете свечи и луны читала про кавалера де Грие. И эта перемена была так значительна, что затмевала собою даже беременность. Беременность Нора почему-то никак не могла осознать, она не существовала для нее как что-то явственное, непреложное. А перемена, произошедшая в ее душе, была вот именно явственна и непреложна.

Нора поняла, что нет на свете такого человека, которого она допустила бы в свою жизнь. Все, кого она знала, могли бы только сапогами топтаться на том маленьком пространстве, которое она считала своим и одно лишь прикосновение к которому было для нее болезненным. А значит, и нечего им в ее жизни делать. Никому!

Но что бы она про себя ни думала, а со стороны ее жизнь выглядела точно такой же, как и всегда. Да и что могло измениться? Что-то есть и где-то жить по-прежнему надо, а значит, точно так же, как и раньше, надо ходить на работу, чтобы не выгнали из школы и из флигеля.

Единственная новизна, которую Нора попыталась внести в свою жизнь, состояла в том, что она набрала в библиотеке разных книжек – наугад. Но ни одна из них не захватила ее чувств, а само по себе чтение ее не увлекало, и она его забросила. Про книжку же о кавалере де Грие сказала в библиотеке, что утеряла, и, заплатив тройную цену, оставила «Манон Леско» себе и время от времени перечитывала то одну, то другую страницу.

Занятия в школе закончились, выпускной вечер тоже отпраздновали. Петр Васильевич Туроверов пришел на вечер уже с женой, крепкой, бойкой и приветливой женщиной лет на десять постарше Норы. Звали ее Катериной Николаевной, она быстро со всеми перезнакомилась и даже, кажется, сдружилась – беседовала про то, как налаживает житье в квартире, выделенной мужу, как готовит к школе своих мальчишек-близнецов, как думает устроиться в правление колхоза счетоводом.

Ну да Нора особо к ее разговорам не прислушивалась и к ней не приглядывалась.