Александра Джонс - Любовный контракт Страница 29

— А ты ездишь домой электричкой?

— Ну да, «даймлер» ведь у тебя.

— Надо было оставить «роллс» с водителем.

— Нет нужды. Я люблю ездить в электричке. Есть время почитать про многие колоритные романы и браки Вайолет. Что за жизнь она вела! Ты знаешь, она даже была волонтером Королевских вооруженных сил во время испанской гражданской войны! А потом ее забросили с парашютом во Францию, сражаться в рядах французского Сопротивления, потому что она владела несколькими языками, включая немецкий! Она совсем рехнулась — неужели считает, что это можно издавать? Ее творение так и отдает низкопоклонством! «Лэмпхауз» завален и хорошим, и плохим материалом, так почему же я должна издавать мемуары Вайолет только из-за ее сомнительных связей с королевским двором, весьма сомнительных, даже если это все правда. С другой стороны, мы ведь ее уже издавали раньше, до Второй мировой войны и в пятидесятые годы.

— Я об этом ничего не знаю.

— И это все, что ты можешь сказать? Сегодня ты не очень-то разговорчив, правда, милый?

На него это не похоже. Он обычно бывал таким участливым, бодрым и обаятельным — словно бокал шампанского. А сейчас как будто выдохся.

— А что я еще могу сказать? — возразил Стюарт. — Нет, не надо — да, надо? Или что это будет жемчужина издательства «Маккензи» — мемуары рехнувшейся старой леди со следами былого величия?

— «Лэмпхауза», а не «Маккензи»!

— Без разницы. Издавай хоть пустые страницы, если считаешь, что аристократическое имя увеличит прибыль компании.

— Ты говорил со своим отцом!

— Не сейчас.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой, Стюарт.

— Почему?

— Потому что у тебя к моей проблеме вот такое… такое отношение.

— Это я должен чувствовать себя виноватым, заставляя тебя ездить на электричке, когда сам пользуюсь «даймлером» твоего отца. Надеюсь, ты хоть ездишь первым классом?

— Нашим «даймлером»! И почему первым классом? Я люблю ходить в народ!

— Это я заметил…

— Что с тобой, Стюарт? Езда в электричке дает мне возможность читать свои книги. Я не могу читать на заднем сиденье «даймлера» или «роллса», меня укачивает. А еще можно послушать чужие разговоры — по меньшей мере, очень занятные, даже если они обычные! Я сама — обычная, и что в этом плохого?

— Ничего, за исключением того, о чем я тебе уже говорил: люди вроде нас не могут всегда вести себя как им заблагорассудится. Ты думаешь, что ты обычная, — на самом деле, нет! На такую, как ты, смею сказать, жену миллионера, красивую, незащищенную и простодушную, вполне могут напасть и похитить с целью выкупа.

— Тьфу! Это все гангстерские сказки, плоды твоего американского воспитания.

— Допустим, канадского!

— Не демонстрируй свое показное превосходство! — Она повернулась на пуфике. — Ты и без того заставляешь меня чувствовать себя очень виноватой!

— Почему?

— Я не уложила твой чемодан, черт побери!

— Зачем ты ругаешься?

— Затем, что забыла о чистых рубашках.

— Не проблема.

— Ты говорил, будто агент по недвижимости — не проблема, а посмотри, что мы имеем. Кучу проблем! Лопнувшие трубы, нет света — я и забыла про рубашки! Надо было попросить миссис Даннимотт выстирать их в своей машине… Я сейчас пойду и сделаю это, потому что трубы уже починили…

— И не думай! Уже почти полночь, они ни за что не высохнут до утра.

— Я их повешу на сушилку.

— Брось, Оливия! Я куплю несколько новых в аэропорту.

— Вот, опять: «Я куплю несколько новых в аэропорту»! Для бедной женщины один совет: выходи за богатого! Не заставляй меня чувствовать себя виноватой, Стюарт, я не могу быть сразу везде!

— Я тебя и не прошу!

— Тогда что ты подразумеваешь? — Он не ответил, она еще больше разозлилась и, швырнув тюбик с кремом на туалетный столик, сказала: — И зачем это мы так грыземся?

— Грыземся? — великолепный в своей наготе, он прошел в ванную, такой, черт возьми, снисходительный. — Кто грызется, милая?

Оливия бессильно поникла на своем пуфике у туалетного столика. Так тебе и надо, фантазерка Олли! Внезапно оказалось, что она живет в точности так же, как ее мать. Внезапно оказалось, что она больше не самодостаточная личность, а только жена. Жена, которая всюду идет вслед за мужем и делает все по его указаниям. И муж ей вовсе не партнер, а диктатор, полагающий, что свидетельство о браке и обручальное кольцо сделали ее его приобретением.

Пора бы поумнеть, Стюарт! Это не просто твой второй брак. Это наш брак, который выживет — «пока смерть не разлучит нас»!

Оливия последовала за ним в смежную ванную (кафель до сих пор не был уложен). Стоя на пороге, она чувствовала в себе злость, какой раньше никогда не знала.

— Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!

— Ты не разговаривала, милая, а агрессивно спорила.

— А ты что делаешь?

— Бреюсь… потому что утром не успею. Мой рейс в семь часов.

— Я взяла несколько дней, чтобы побыть дома с рабочими, пока тебя не будет.

— Я еду только на три дня, милая!

Три дня — достаточное время даже для Всемирного потопа!.. Нет, только не становиться сварливой домохозяйкой — мужчины таких ненавидят, предупредила себя Оливия. Она много читала о таких ведьмах в дамских романах.

— Стюарт, я люблю тебя так, будто это последний день жизни, ты знаешь!

— Я тоже тебя люблю, солнышко.

— Я хочу сама отвезти тебя в аэропорт.

— Нет никакой надобности, есть водитель, которому платят, чтобы он нас возил!

— Опять ты за свое! Всю свою жизнь я плясала под дудку отца. Я больше так не хочу.

— Тогда зачем ты вышла за меня?

— Я хочу быть с тобой ради тебя, тебя самого, без учета признаков твоего богатства.

— Так выходила бы за кого-нибудь другого, Оливия!

— Что ты хочешь этим сказать, Стюарт?

— А что ты хочешь этим сказать, Оливия?

— Я хочу сказать, что верю в настоящее, действенное партнерство. Я хочу сказать, что наш «миллионерский» образ жизни не должен заставлять тебя терять из вида самое существенное — я пока что личность, которая желает твердо стоять на земле, даже если мыльный пузырь лопнет. Потому что и тогда я не буду винить тебя в нарушении обещаний. Если мы однажды прекратим работать ради денег, ты и я и вся эта махина «Лэмпхауз — Маккензи», наш привилегированный образ жизни и статус миллионеров — все наутро исчезнет! Что ж, я знаю: жизнь — трудная штука, Стюарт. И этому меня не отец научил, это я узнала сама.

— Ты словно проповедуешь новообращенным, милая, — заметил он.

— Так вот, я сейчас пойду и выстираю твои проклятые рубашки, высушу их и выглажу, как меня учила делать мама, у которой за тридцать лет брака грязные рубашки в корзине не скапливались! — спокойно сказала Оливия.