Мой первый роман про... (СИ) - "Чинара" Страница 29

Ни одна женщина не была со мной так откровенна, как этот нежный цветочек. Её очарование не портил даже пьяный заплетающийся язык, рассказывающий о том, почему Гекельберри Финн ей симпатичнее Тома Сойера. Очень серьезно, кстати, рассказывала.

Когда мы долго целовались, и я не мог контролировать свой язык, она уверяла, что так головокружительно её никто и никогда не целовал. И это её милое:

— Как жаль подобное забывать, ах.

Она просила пойти с ней дальше, уверяла в осознанности и трезвости намерения и обещала никогда не жалеть. Грозилась дать расписку.

Мой верноподданный друг в штанах долбился в своём безупречном согласии и молил меня следовать девичьим желаниям, убеждал отречься от морали и вломиться в её податливое тело, а затем гневно запугивал остаться навечно камнем обломинго, когда я остался глух к его искушающим речам.

Я слишком эгоистичен, чтобы позволить ей не запомнить наш первый раз.

И в этот первый раз я заставлю её кончить далеко не один раз.

Но стоит вспомнить ее мудака бывшего, как гнев мчится по венам. Роман, если я тебя однажды встречу, ты получишь в челюсть. Без лишних слов и пререканий. Как мужчина мужчине.

Довести свою девушку до того, чтобы она убежденно искала проблему только в себе и своем теле, считала себя бракованной и неспособной к чувственной близости с мужчиной… и уязвленно сокрушавшейся, что ее грудь чересчур чувствительна…

Милые женщины, я никогда не смогу вас понять. Даже Слава, рассказавшая мне, казалось бы, сокровенные вещи, стала еще более загадочна, чем была.

Но зато теперь я знаю про ее заветные мечты и мне хочется сделать все возможное, чтобы помочь ей их реализовать.

Глава 31

Мы подходим к моему номеру, держась за руки. Рядом с ним мне бесконечно хорошо и комфортно, но почему-то, когда наши ноги останавливаются у двери, внутри на большой скорости проносится поезд с покачивающимися вагонами возбужденных нервов.

— Спасибо за прекрасный день. — говорит Георгий и пристально смотрит мне в глаза. Настолько пристально, что лишает способности спокойно дышать. И я то лишаюсь кислорода, то захлебываюсь им, не понимая своих желаний.

Хочу ли я, чтобы он вошел…

Хочу ли почувствовать на своем теле прикосновения его рук…

Хочу ли ощутит вкус его языка…

Да. Да, я хочу. Очень. Чересчур. Слишком сильно и непроглядно остро.

И от этого страшнее всего. Я никогда не испытывала ничего столь отчаянно и пронизывающе по отношению к Роману…

Да, я знаю, нельзя сравнивать и сопоставлять, это нехорошо, неправильно и банально невежливо… но я не специально. Сопоставление у меня происходит на некоем подсознательном уровне.

Георгий был нежен, заботлив и участлив, но ни разу за весь день не поцеловал меня в губы. Роман же при первой возможности сделал это, протаранив меня своим языком.

Сейчас сын владелицы Эры скользит глазами по линиям моего рта, заставляя желать его все сильнее, но опять же не делает ни одного шага навстречу…

— Это тебе спасибо. — смущенно отвечаю и тайно жду. — Тогда, доброй ночи, Георгий.

Он чуть хмурится, или мне кажется?

— Доброй ночи, цветочек. — наклоняется, целует в щеку и шепотом, в котором появилась хрипотца, добавляет. — Я подожду.

Закрыв за собой дверь, я сползаю на пол, ощущая в сердце тяжелый мешок затхлого разочарования. Скидываю, сидя попой на коврике, туфли, еще и заталкиваю их грубо ногами, вымещая на погрустневшей от моего неделикатного поведения обуви разочарование на саму себя.

Почему он поедал глазами мои губы, но не предпринял ни единой попытки распробовать их вкус вживую. Они не оправдали его визуальных ожиданий? Привстав на колени, подползаю к висящему зеркалу и придирчиво изучаю сначала верхнюю губу, затем нижнюю. Не тонкие, довольно пухлые, Юлька любит иронизировать, говоря: «Повезло тебе, колоться не надо».

Вот теперь я сомневаюсь, повезло ли, может ему нравятся по тоньше и по субтильнее… А не мои пельмень-варень…

Встаю, скидываю одежду и направляюсь в душ. Под водой тщательно тру себя, пытаясь вытолкать окутывающее меня чувство неудовлетворения, но более деликатно прохожусь по лицу, желая зафиксировать его прикосновения.

«Я подожду….

Я подожду….

Я подожду…»

Упрямо отзывается в теле.

Неужели он имел в виду, что…

Обмотавшись полотенцем, выхожу из ванной, беру сумку, достаю сотовый и начинаю набирать Юльке сообщение. Затем стираю и решаю, что позвонить — быстрее и надежнее. Но минуту таращусь на Юлькину аватарку и сомневаюсь в правильности предстоящего поступка. Вспоминаю любимую книжную героиню… Разве она бы спрашивала чужое мнение? Разве делать важный для себя шаг нужно исходя из слов, которые выйдут из уст другого? Не важно, подруга, брат, сват … Разве выбор дан как раз не для того, чтобы мы сами его делали?

Мне двадцать пять лет, а я смущаюсь собственных желаний, боюсь быть отвергнутой и еще сильнее боюсь обжечься снова…

Быстро надеваю чистые вещи, спешно сушу волосы, подхожу к двери и, остановившись, начинаю много и усиленно дышать, будто не номер собираюсь покинуть, а намереваюсь выйти в открытое море без акваланга, и сейчас напряженно пополняю в легких запас кислорода.

Когда внутренняя отметка сообщает, что воздуха достаточно и мне не грозит кислородное голодание в ближайшие сто лет, я приглаживаю волосы, убеждаю себя в неуместности макияжа и заставляю себя покинуть башню.

Моя рука два раза стучит в его дверь, но грохот сердца заглушает какие-либо звуки. Мысль бежать сковывает ноги, когда дверь открывается и мы переплетаемся взглядами.

Все слова, которые я еще недавно умела складывать в предложения, застревают в горле, наслаиваясь друг на друга.

Успеваю заметить одурманивающую улыбку на его губах, а затем он делает шаг навстречу и мировосприятие мне изменяет. Остаются лишь ощущения, его губ на моих губах, его одуряющего запаха, его горячих ладоней на моей талии.

Словно издалека до слуха доносится хлопок закрывающейся двери.

Его язык нежно скользит по моей губе, а затем заполняет рот и знакомится с моим, проделывает все настолько мягко, неспешно, чувственно и сладко, что голова перестает распознавать реальность и кружится сильнее, чем от крепкого алкоголя.

Можно ли в одночасье взлететь в космос и дотронуться подушечками пальцев до раскаленных звезд, благодаря всего одному невероятно сладостному и долгому поцелую?

Можно ли перестать дышать, боясь хоть на секунду оборвать интимное общение и глубокое знакомство губ?

Смогу ли я когда-нибудь сплести из непослушных букв ковер, чей узор смог бы описать те чувства, которые вспыхивают, разгораясь неиспытанным ранее желанием.

Оказывается, единение губ может быть совсем другим, не бесцветным скользким воспоминанием, не чужим, навязанным инородным вторжением, а невыразимо прекрасным и медовым танцем двоих.

И целовалась ли я раньше?

Что вообще знала о поцелуях и знала ли до этого момента?

Мое тело беззастенчиво тает, словно податливое мороженое, и я, не ощущая ног, готова заскользить на пол, если бы не его крепкие ладони на моей талии. Георгий слегка отстраняется и тут же берет меня на руки. Взгляд серых глаз столь пронзителен и оглушителен в своем неподдельном и искреннем желании, что внутри меня начинают натягиваться тугие канаты, превращающие плоть в напряженный фрегат, жаждущий познать бескрайнее море.

Пара быстрых шагов и мы опускаемся на кровать, на холодные простыни, так сильно контрастирующие с жаром наших тел, проступающим сквозь одежду.

— Цветочек, — ласково шепчет тот, кого совсем недавно я представляла прообразом своего книжного героя, — Не стесняйся говорить мне, как и что тебе нравится. Хорошо?

От его просьбы меня на долю секунды сковывает стеснение и паника. Говорить?

Словами?

Голосом? О том, что нравится мне в постели?

Даже с Юлькой я чаще или, честнее сказать — всегда, выступаю в роли слушателя. Секс с единственным партнером, который у меня до этого был, к сожалению, нельзя сравнить с книгой, затертой от интереса до дыр, где почти на каждой странице у меня имеются закладки или аккуратно вложенные записки… его можно назвать утренней газетой новостей, манящей и недоступной, сулящей новый взрослый мир, а по итогу подарившей разочарование и осознание собственной неполноценности.