Алла Полянская - Найти свой остров Страница 29

Женька отлично помнит тот день, когда они всей семьей явились в Александровск – водворить строптивую корову туда, где ей следует быть. Правда, куда именно, непонятно – в Питере она им не нужна, но отец принял решение: нужно поехать и прекратить это безобразие, пусть что-то делает с ребенком! Мать вздыхала и плакала, а Женька радовалась. Папа заставит дуру сделать так, как хочет он, а это самое главное.

Дверь открыла бабка – крепкая высокая старуха, очень прямая и очень неприветливая. Отец с ходу что-то стал выяснять на повышенных тонах, бабка с минуту слушала его, глядя на них на всех с невероятным презрением, а потом сказала тихо и веско:

– Пошли вон.

Отец, не привыкший к такому обращению, по инерции что-то еще говорил, но Женька чутьем хитрого изворотливого зверька поняла, что ловить им здесь нечего. Старуха все понимает о каждом из них абсолютно правильно – и об отце, несостоявшемся, глуповатом и злобном, и о матери, безвольной тряпке, и о ней, Женьке. Как понимала и раньше. И напрасно папенька добавлял в свой голос раскаты грома – старуха хлопнула дверью перед ними, и воцарилась тишина. Они стояли словно громом пораженные – такого никто не ждал, бабка всегда отличалась хорошими манерами, отец гордился, что его теща, как и жена, – чистокровные польки, но на этот раз Магда показала не манеры, а гонор – тот самый польский гонор, воспетый какими-то там поэтами, и это оказалось очень неприятным открытием, потому что их поездка была напрасной, а отец этого не терпел. Они поехали в роддом, где лежала Ника, она сидела в больничном палисаднике в окружении таких же отвратительно пузатых баб, и что-то они там весело обсуждали. И папа схватил ее за руку, сильно дернул, ее огромный уродливый живот стал виднее в распахнувшейся длинной кофте, накинутой поверх халата, растрепались волосы, и Женьке показалось, что вот сейчас, как в детстве, отец вцепится сестре в косу и ткнет это ненавистное безмятежное лицо в стену, но этого не случилось. Молодой врач в синей пижаме отцепил отца от тонкого запястья Ники и тихо, с ненавистью, процедил:

– Пошли вон.

Это было совсем унизительно, Женька видела, что папа не может вот так просто уйти, и если уйдет, то потеряет последние капли самоуважения – но как не уйти, когда молодой сильный мужик стоит перед ним, заслонив собой пузатую уродину, которая торчала в их семье, как больной зуб, и ничто не могло изменить ее, чтоб жила как люди, а не наперекосяк, в свое удовольствие.

Они ушли тогда, и отец ругался с матерью, обвиняя ее в неправильном воспитании Ники, но Женька-то знала: мать вообще не имела в их доме права голоса, и никто никаким воспитанием не занимался отродясь – просто родилась сестрица такая, юродивая идиотка. И хотя подросший внук Марек был по душе и деду, и бабке, но видели они его редко – в Александровск им дорога была закрыта, бабка Магда навсегда вычеркнула их из своей жизни, даже дочь. А уж Женьку так и вовсе знать не желала. Для Женьки у нее всегда было одно емкое слово – гадина. И она души не чаяла в Нике и Марке до самой своей смерти, да и после нее, как оказалось. Когда приехали они на похороны – с кладбища их никто бы не выгнал, – отец по-хозяйски прошелся по комнатам и объявил растерянной и оглушенной горем матери:

– Ты с вступлением в наследство не тяни. Ника с сыном здесь, конечно, прописаны, но ведь завещания-то нет? Я узнавал у юриста, ты единственная наследница. Нику и Марка выпишем, а Евгении нужна собственная квартира, девочка выросла. Продадим эти хоромы, добавим денег и купим ребенку жилье в Питере, а может, и в Москве, или сами съедем, а ей нашу квартиру оставим. Ника, ты с сыном, конечно, можешь пока здесь пожить, но когда продастся квартира, то сама понимаешь…

– Эта квартира принадлежит мне. – Ника спокойно посмотрела на них своими безмятежными глазами. – Так что никто ни в какое наследство вступать не будет. Квартира была подарена мне много лет назад, и я, конечно же, не собираюсь ее продавать.

Этого удара отец пережить не мог. Он устроил скандал, обвинив Нику в интригах и воровстве, и доктор Круглов, здоровенный басовитый мужик с ручищами мясника, подошел к отцу и сказал то, что когда-то уже сказала ему бабка Магда:

– Пошел вон отсюда.

Они, конечно, бросились к нотариусу, к адвокату, еще к одному адвокату, и еще… просто поверить не могли, что все так случилось. Мать по требованию отца звонила Нике, пытаясь уговорить ее продать квартиру и отдать им хотя бы часть денег, но дура уперлась рогом – не сдвинуть. И они снова перестали о ней говорить, словно ее и не было. Пока в одном журнале не увидели статью: «Арт-кафе «Маленький Париж» – богемная тусовка со вкусом пирога». И фотографии улыбающейся белобрысой толстой дуры, одетой самым нелепым образом, и рыжей Лерки, убожества из соседнего дома. Отец тогда долго ходил по квартире, о чем-то думая, потом велел матери позвонить Нике и предложить перемирие в обмен на то, чтобы Женьку взяли в долю.

Но никаких переговоров не получилось. Ника наотрез отказалась от такого варианта, высказав при этом недоумение, с чего бы ей вообще так поступать.

– Нет, я понимаю, зачем это нужно вам. Но не понимаю, зачем это нужно мне.

Дура, но хитрая. Женька всегда знала, что толстуха только притворяется божьим одуванчиком, а на самом деле она очень изворотливая дрянь. Впрочем, это было неважно. Отец велел ей ехать в Александровск и помириться с Никой, и Женька поехала, уверенная, что она сможет втереться в доверие к сестре и все будет, как она хочет. Но бабкина квартира сияла отличным ремонтом, сестрица ездила на новенькой голубой «Хонде», а подросший Марк настороженно смотрел на Женьку темными глазами в длинных ресницах, и она просто не могла взять в толк, как у такой уродливой идиотки вырос настолько красивый парень. Слишком красивый. Женька смотрела на племянника и думала о том, что очень жаль, что он – ее племянник и еще мальчишка, а ведь вырастет скоро, и… Но Марк относился к ней откровенно враждебно, а Ника, когда ее можно было застать дома, безмятежно улыбалась на все Женькины подковырки и предлагала выпить чаю с ватрушками.

Это бесило ее невероятно – будто она кричит на статую Будды, а он смотрит на нее и улыбается. И Женька бы уже уехала, но встретила Борика, и это все изменило. Как-то так получилось, что красавица Женька замуж не вышла – множество ухажеров отсеял отец еще на взлете, а многие, повстречавшись с ней какое-то время, пропали сами, поменяв пароли и явки. В тридцать шесть лет все ее активы состояли из диплома педучилища и яркой красоты, но желающих жениться не прибавилось. И только Борик гордился ею, лысый, пузатый Борик, пыхтящий в постели, как паровоз. Он показывал ее приятелям как породистую лошадь, шлепал ее по заднице, а когда она пококетничала с одним из его «братанов», обстоятельно избил ее, стараясь при этом не испортить лицо, и спокойно сказал: в следующий раз – убью. Она хотела уехать, но дома ее ждала родительская обветшалая квартира с мебелью середины восьмидесятых, а здесь был Борик и была надежда отнять у ненавистной выскочки то, что должно принадлежать ей, Женьке.