Анна Роддик - Беги-беги, я догоню Страница 3

Все полезли ко мне обниматься, ведь очередной матч я выстояла, как никогда лучше. Риччи также подошел, обнял меня за шею и поздравил с победой. Он мной долго восхищался, но я была не в состоянии разделить его радость. Основной моей задачей в эти минуты было сдержать свои слезы. Я ненавижу показывать свою слабость, особенно на спортивной площадке. Потеребив меня за щеки, шеф сказал, что я играла великолепно.

Я еле-еле доковыляла до бара. Там плюхнулась на стул и ото всех отвернулась. Сжав лодыжку рукой, я позволила себе отпустить эмоции. Слезы сами потекли по щекам. Когда все футболисты прошли мимо, вновь похлопав меня по плечу и поздравив с победой, я окончательно дала волю эмоциям, хотя старалась делать это тихо. Единственным, кто ко мне подошел в этот момент был мой знакомый бармен Эрхан. «У тебя все в порядке?» – спросил он. Я кивнула. Он вскинул брови и показал на мою ногу, за которую я до сих пор держалась. Подав мне стакан воды, он встал рядом со столиком. Слезы катились градом: боль, обида, стыд за свою наиглупейшую ошибку.

Отказавшись от всякой помощи я, собрав волю в кулак, медленно поковыляла к корпусу. Нога не болела. Я ее вообще почти не чувствовала, она дрожала, когда я на нее наступала. Дойдя до комнаты, я упала на диван… и понеслась! Нога вдруг заболела так сильно, что я чуть ли не взвыла. Лед не помогал, и эмоции окончательно хлынули наружу. Теперь уже сдерживать себя не было смысла – никого рядом не было, даже мама вряд ли меня слышала сквозь шум воды в душе.

На следующий вечер Риччи после шоу присоединился в баре ко мне и моей знакомой Наде (тут нужно заметить, что в этой поездке я старалась везде отделяться от мамы и ее друзей и заводить новые знакомства – в свои шестнадцать мне безумно хотелось чувствовать себя здесь полностью самостоятельной, взрослой). Я никогда, очевидно, не избавлюсь от того впечатления, которое шеф произвел на меня в тот самый первый вечер нашего знакомства. Мы начали разговаривать об аниматорах. Стоило Наде проявить лишь малейшую заинтересованность в этой должности, как Риччи вцепился в нее, как самая настоящая акула. Он начал разливаться соловьем о том, как тут все прелестно, и что все аниматоры здесь – это его дети. Тогда я лишь скептически хмыкнула по этому поводу. Это было видно невооруженным глазом – заранее спланированная атака хищника на бедную беззащитную девушку, которая ничего не знает о настоящей работе на турецких курортах. Я уже много лет ездила с мамой в эту страну и прекрасно знала, какие условия создают работникам в отелях – мы много общались с аниматорами в самых разных местах.

Мне было жаль ее, потому что по ней было заметно, что она ему верит, ловит каждое его слово. Но чем больше верила она, тем больше врал Риччи. Причем больше всего меня поразил его взгляд. Он смотрел в упор и не отрывал глаз от своей собеседницы и, что самое удивительное, он не реагировал ни на какие внешние раздражители. Он будто вообще ничего не слышал и был сфокусирован на одной-единственной жертве. Периодически я пыталась о себе напомнить – вроде как я тоже была участницей разговора, но и мои реплики он игнорировал и становилось немного обидно. В конце концов я бросила попытки обратить на себя внимание, решив, что Наде я все скажу потом. Под конец он дал ей свою визитку, на обратной стороне написав все возможные номера своих мобильных телефонов Мне он тоже дал визитку, но скорее так, пихнул «заодно», из вежливости.

После этого долгого, нудного разговора мы с ней пошли на дискотеку. Риччи тоже там был. Он стоял в стороне, скрестив на груди руки, и смотрел на танцпол, на людей, которые глохли от громких басов и энергично двигались в ритм музыке, словно загипнотизированные. Он смотрел на все с гордостью, и это было заметно даже в темноте. Несмотря на то, что в тот день дискотека была весьма необычная – пенная, на таких я еще ни разу в жизни не была – я долго сидела на скамейке поодаль. Я находилась под впечатлением от мистера Риччи. Под впечатлением, которое билось в голове двумя короткими словами: страшный человек.

Он был манипулятором, а я больше всего на свете боялась именно таких. Мне всегда казалось, что эти люди страшнее маньяков или убийц, потому что их злобная сущность незаметна с первого взгляда. Они поселяются в твоей голове, и все решения, которые принимаешь ты, оказываются на самом деле навязанными. Ты перестаешь замечать, как постепенно растворяешься в его личности, не в состоянии мыслить самостоятельно.

Весь следующий день Риччи меня вообще не видел, и я, в общем-то, не шибко расстраивалась по этому поводу: мне не очень хотелось общаться с таким как он.

Но на следующий день он настиг меня за одной из игр в самый разгар дня. Нога у меня все еще болела, и она заныла еще сильнее, когда я увидела, что шеф-аниматор стоит рядом и внимательно наблюдает за моей игрой в петанк. Он молчал. На нем были темные очки такой формы, что придавали ему довольно зловещий вид, который лишь усиливал мое вчерашнее впечатление о нем.

При этом по непонятной причине я стояла, почти затаив дыхание и испытывая странный трепет. Он о чем-то меня спросил, и я невольно отделилась от общей массы игроков и встала рядом с ним. Мы начали обсуждать петанк и другие игры, хотя на обсуждение это было мало похоже. Он задавал вопросы, а я, как на допросе, четко и без лишних подробностей отвечала. Я не очень хотела с ним разговаривать. Все внутри меня сопротивлялось этому общению.

Услышав, как я обращаюсь к своему товарищу по команде на немецком, Риччи удивился и уточнил: «Так ты и по-немецки говоришь?» – «Да, но плохо…» – бросила я в ответ и нарочито громко продолжила говорить с товарищем по команде, чтобы не дай бог меня еще и не забросали сейчас вопросами на немецком. Дело в том, что в моей гимназии немецкий язык был втором иностранным языком. Я сама выбрала именно этот язык, это был очередной подростковый бунт – в младшей школе я начинала учить французский, но тихо ненавидела этот «голубиный язык», все эти курлыканья и улюлюканья были не по мне. Это было не в моем характере, и я всегда считала французский некрасивым языком, назло всем тем, кто называл немецкий жестким и гавкающим. Но проблема в том, что из-за непомерной нагрузки по профильным предметам, у меня совершенно не хватало времени на любимый язык. К тому же преподавательница относилась ко мне слишком хорошо, чтобы мне хоть что-то нужно было делать. Мне удавалось успешно списывать, легко подсматривать и с невероятным везением угадывать нужные ответы; именно поэтому на самом деле говорить по-немецки я практически не могла, хотя многое понимала.

Когда игра закончилась, я медленно поковыляла к бару. Но то ли ввиду моей улиточной скорости, то ли в силу каких-то других обстоятельств убежать от мистера «Я здесь шеф» мне не удалось. Он меня догнал и спросил: «Ты играешь в…» – фразу он не закончил, пытаясь подобрать слово. Потом показал рукой бросание костей, и я поняла, что он имеет в виду нарды. Слава Синану! Буквально пару дней назад он (против моей воли, кстати) научил меня играть в эту потрясающую игру. До этого меня с дюжину раз пытались научить и все напрасно – я просто не понимала смысла. А он просто разыграл сам с собой передо мной партию, и я сразу врубилась. Так что по крайней мере азы я знала. И по непонятной причине согласилась сыграть с неприятным мне Риччи.

С первого же моего хода он понял, что я не умею толком играть, и тут же с радостью притворился мудрым учителем. Еще бы, мистер большой босс – коренной турок и, соответственно, профессиональный игрок в короткие нарды, национальную турецкую игру. Каждый раз, как только я тупила, делала неверный ход, он возвращал мои фишки на место и говорил: «Думай! Не торопись!» – периодически с небольшим раздражением, но все же по-доброму. Этим он немного напомнил мне отца, которого я не видела уже несколько лет и помнила только из детских воспоминаний. Отец учил меня играть в карты, шашки и у него никогда не хватало терпения довести это дело до конца. Своими глупыми вопросами я выводила его из себя, пока не ставила окончательно в тупик.

У Риччи же терпения оказалось гораздо больше. Он не уставал по пятнадцать раз объяснять одно и то же, по двадцать раз возвращать мои фишки на исходную позицию и ждать, пока я не сделаю правильный ход. По сорок минут ждать, когда же я наконец пойму, что ходить мне надо против часовой стрелки, а не наоборот (и как вообще это можно запомнить?).

Признаюсь, через некоторое время я сменила гнев на милость. Риччи начал мне нравиться. Он начал казаться мне добрым и веселым. Пока мы сидели и играли, он все время смешил меня. Ни на что не отвлекался, уделял все время мне и моему обучению нардам. И как можно не проникнуться к человеку, который ведет себя по-отцовски? Особенно когда ты – шестнадцатилетняя девочка, фактически выросшая без отца.