Игорь Олен - Хеопс Страница 3

– Где? На лужайке… Там… – махнул чати и после видел, как солдатня мчит к пруду, с ходу валясь в него. – Славно… – выдавил он, скрыв тягу перепороть их и отдать в рабство. Сéнмута, офицера, он послал в дом свой. – Идём же, – звал он, – в дом мой, в прохладу. Чтó я скажу – тревожит.

– Здесь скажи… А вы прочь! – Дама велела свите, чуя смысл встречи и не желая лишних.

Хамуас начал: – О, цвет Египта! О, ты, царица! Я, быв на море, плавал на барку, чтобы царь внял мне, будет он, вечный Хор и Хорахти…

– Хватит! – вскинулась дама, звякнув браслетами. – Пусть просто будет, или не кончим за славословием.

– Истинно! – отступал в тень пальм Хамуас. – Не так давно я был в Дельте, где тот Ра-Кедит. Сев в лодку, я приплыл к барке. Но мне не внял царь. Он сказал, сойдёт с барки, коль будет чудо… А почему я был? Почему терял время, нужное для правления? Ибо чин мой велик царской милостью, но и гнев царский страшен, коль возгорится!

– Так! – кивнул Петефхапи, держась от них дальше пахнущим телом, хоть никто не давал знать, что страждет. – Сотник плошает – горе. Чати3 плошает – может пасть царство.

– Истинно! – Канцлер тронул плечо его. – Истинно ты сказал, друг! Ра клянусь, Птахом, что дела плохи! Без царя сиры мы!

– Вздор… – Хенутсен сломила висшую с пальмы ветку. – Он сделал выбор: он выбрал море и свою шлюху, эту Эсмэ… Поёт она ему там? Пускай! Египет как-нибудь проживёт. Чернь вырастит хлеб, как раньше, жрецы поднесут богам, Петефхапи сразит врагов… Ты, чати, правь страной. И… я наставлю Хефрена, сына-наследника, пусть правит тоже. Ибо его трон. Царь же пусть ждёт чудес. Сойдёт с барки, коль будет чудо? Так сказал?

Хамуас оглядел тайком и её, и воина и поморщился, слыша визг Небти-Чебти, моемого в пруду, где плавали золотые рыбки… что теперь сдохнут. Челядь уже несла блюда и, ясно, пиво. В зной солдатня, знал канцлер, пьёт это пиво, а после мочится и рыгает… Он подавил злость, в том числе на гостей: ум – детский, не видят дальше себя и внешнего. Дел-то всего для них, что Хеопс сидит год в той барке. Не видят, что происходит. А – происходит.

– Враг жизни! – крикнул вдруг он рабу, что обрезáл куст. – Ты станешь падалью для гиен, клянусь! Режь выше!.. – Он поклонился. – Прости, царица. Частности – образ общего. Кавардак в стране… Объяснить надо много, а ты не хочешь в дом, где сесть бы и обсудить дела… Может, в аллею нильских акаций, в аллею миртов или оливок? Там павильоны. И тамариск цветёт: вон тамарисковая аллея…

– Мудрый, – встрял Петефхапи, – твои сады больше царских, и мы до вечера не пройдём их. Я, бросив войско, шёл к тебе день и ночь. Скажи, не с царём ли что?

– Слушайте, цвет Египта, – начал тот, не томя их. – Докладывают о сходках в Мемфисе. Чернь и знать неспокойны. Минул уж День Кормлений Áписа в его храме. Но царя нет, бык голоден в смысле сакральном. Бык ведь сей – облик Птаха, бога богов, Творца. Царь же есть длань богов. Связь с Птахом рвётся, мнит люд, коль забыт Áпис. Царь – и никто иной – кормит Áписа. Мелочь ли – пропустить обряд? Капля, знаем мы, камень долбит, – горбился и оглядывался на шумливую солдатню хозяин. – Мелочи ценны. Каждый шаг важен. Цепь шагов вяжет путь, цепь обрядов – традицию как путь жизни. Ты, о, царица, вздрогнешь, если вдруг день затмится, ибо привыкла к свету. Ты, меч царя, заплачешь, если вдруг смоется Небти-Чебти. Чернь же слабей нас. Если сто лет, и триста царь кормил Áписа и не стал – люд в ужасе. Ибо путь – прерван… С малого и растёт разлад. Жизнь Египта – цепь из обрядов. Нет одного – цепь рушится. Нет обряда – и люд не чувствует крепость жизни, видя провал в ней. Люд задаёт вопросы и хуже трудится и воюет: мысль отнимает силы, мысль ослабляет люд… Я, – канцлер кашлянул, приложив к рту платок, – вижу, как без царя страх ширится, чернь томится и чин сбивается. Эти, что на пруду, – сдержался он от слов грубых, – завтра же, протрезвев, заспорят: где царь? чтó пропустил обряд Дня Кормлений? жив ли вообще царь и кто днесь правит, если царя нет? Толки витают, множатся. Без царя слаб Египет, мнят и нубийцы, и азиаты. Поэтому и отпал Синай, где, меч царя, воюешь. Рейды ливийцев из их оазисов участились. В Нубии беспорядки. Это всё – оттого что царя нет. Двор – зеркало, в коем видит себя Египет. Двор – корень древа Египта. Корень слабеет – рушится древо…

– Из-за Эсмэ! – вспыхнула Хенутсен. – Она виной! И её сын, Джедефра!

– Нет, – ляпнул воин. – Род Эсмэ – он у моря; род её с Крита. Грабят нас из оазисов. А Джедефра – он воевал со мной. Храбр он…

– Да, – прервал канцлер. – Пусть, пусть критянка… Но мы всё к западу кличем «Ливия», и всех к западу звать «ливийцы», будь они хоть из Библа. Варвар имён не стоит… С Нубии весть: там засуха, все бегут к вождю Бсу, а он враг наш. Южные крепости видят варваров и сраженья их. Послы спрашивают, где Хеопс. Князь Нубии, друг наш, боится Бсу, ищет помощи, спрашивает царя, – вёл канцлер. – Царь – слава ему! – наш щит от хаоса. Главное, что нам нужно…

– Зной, Хамуас. Скорей! – встряла царица, крикнув, чтоб дали веер.

Небо сияло. Ни ветерка, хоть в конце этой длинной аллеи тёк Нил. Запах мирта, роз, мальвы густел до спёртости; слышался звон цикад… Хамуас в мыслях клял свою гостью, вынудившую быть в пекле, а не пойти в дом в прохладу. Его благовонья прели, и он смердел почти. Но и ведь у неё из-под синего парика текло… Гляньте, спешит. Выслушает – и в Мемфис краситься…

– Для чего я позвал вас? – вёл он. – Чиновники из Фаюма пишут: там хают Мемфис, сбавили подать и учат войско. Также и в Дельте, где Себенит. Фаюм с Себенитом – номы лишь по названью. Это два княжества. Снофру – счастлив он в склепе! – когда утверждал династию, взял власть уступкой. Ведь себенитский Дэн мог вредить ему: себенитский Дэн грезит прошлою волей Дельты. А Сехемхет из Фаюма стал бы законный царь как принц прежней династии. Снофру дал права княжеств этим двум номам, чтоб угодить им. Внутренний враг страшней, клянусь, чем ливийцы с нубийцами и синайцами! Нет царя – появляется мысль сменить царя. А Фаюм – он велик, как царство. Дельта ж – Нижний Египет – слушает Дэна, внука царей своих. Также есть и Джедефра…

– Выродок?! Что с ним? – замер царицын веер. – Что этот плод Эсмэ сделал? Он ведь был на Синае!

Хамуас мялся. Зной темнил разум, сердце стучало, и он не знал, стоит ли говорить о принце. Да, принц бастард и трон не ждёт его. Но – принц силён, скор, мстителен, любит власть. Он везде, где дело, он вечно с планами. Он воюет, был с Петефхапи, приобретает опыт и любовь войска… Да, он не то что сын Хенутсен, Хефрен, наследник… Канцлер решился.

– Этот Джедефра, – начал он, – этот сын царя, – будет здрав наш царь! – и Эсмэ, встречается с Сехемхетом и ходит к Дэну. Знать бы, что говорят они… Между тем как Хефрен бездействует.

– Сын мой, – взъелась царица, – вовсе не должен ни суетиться, ни беспокоиться, раз его трон по праву.

– Так! – канцлер кланялся. – Истинно! Да прострёт к тебе милость Бáстет! Тобой говорит Исида!.. Но ведь шакалы без пастуха наглеют… Впредь да не будет новых династий! Этой Династии да пребыть в веках! Да не быть пятой новой династии от ливийки! – Он покосился, чуя, что Хенутсен задета (её отец Снофру сверг Третью Династию; могут свергнуть Четвёртую). Ради сына поможет. Ей наплевать на Дэна и Сехемхета, на пограничные схватки и на Синай, где бунты. Но, ради сына и чтоб вредить Эсмэ, поможет.

– Джедефра наглый! – несла царица, сжав складку платья длинными пальцами с длинными же ногтями. – Когда прохожу, бычится… Хочет убить? Холм мышц и мяса, чёрный, как негр, в Хеопса… Что тебе, Хамуас, и кончим спор! Срок действовать.

– Истинно! – вскрикнул тот. – Нужно плыть к царю и идти к царю! Да упросим его быть в Мемфис! Пусть видят его, пусть знают, что царь – в Египтах, что исполняются ритуалы, чины, обряды. Пусть День Кормлений будет! Пусть явится наш царь в блеске, как Ра-Светило! Вот что прошу я. Или не быть Династии.

– Славится окоём царя! – стукнул себя в грудь воин. – Я за него погибну.

– Действуем! – горбился Хамуас.

Дама пошла к портшезу. – Но ведь ты был у него в Ра-Кедите, я была, – бормотала она. – Не принял. Дважды была. Как быть?

– Здесь Друг Единственный Петефхапи, – спешил вслед канцлер. – Царь его примет. Сей титул носит лишь он. Мы все к царю! Царь не откажет, думаю, трём в стране высшим. Так ли, божественная Хенутсен?

– Воистину! – отвечала та, падая внутрь портшеза. – Он не откажет, но четырём высшим. Ты позабыл Хефрена. Вечером поплывём все, милость богов нам!

Канцлер склонился и с Петефхапи взглядами провожал свиту, шедшую к Нилу.

– Хефрена забыл ты. Зря. Он добр – Хефрен – рассудителен. Царь его любит… – Воин, вздохнув, зашагал к пруду, стаскивая с себя пыльный продранный линоторакс. У пруда, заставленного ковшами с пивом, он видел, как, стоя в лотосах, люд отталкивал друг к другу плававшего котище. Каждый умер бы за сего кота, знал Петефхапи, – что не мешало шалостям. Через лотосы, сломанные гостями, военачальник пробрёл к коту и, подняв его, молвил: