Ирина Степановская - Под крылом доктора Фрейда Страница 3

— Я не знаю, откуда это взялось, — сказал Дима. — Раньше ничего такого не было.

— У других тоже раньше ничего такого не было. — Коллега вынул из ушей фонендоскоп и пошел мыть руки. — А потом помирают от бронхиальной астмы.

— Я не верю, что у меня будет астма.

— Веришь, не веришь — тебя не спрашивают. И потом, астма может и не успеть развиться. Вдохнешь антибиотик — и острый отек Квинке. Стеноз гортани. Пикнуть не успеешь.

Дима укоризненно посмотрел на коллегу.

— Хорошенькую перспективу вы мне нарисовали.

— А ты что, мальчик? — рассердился врач. — Сам не понимаешь, чем все может закончиться? И потом, ты не только о себе думай. Представь, что бы было, если бы ты уже начал операцию.

— Что же мне делать? — Дима был растерян и подавлен.

— На хирургии жизнь не заканчивается. Надо куда-то в тихую гавань — в медстатистику, в страховое общество, в лабораторию, наконец.

— Я лучше повешусь, — сказал тогда Дима.

— Ну, иди в психиатрию! Там доктора из кабинетов редко выходят, антибиотиками не дышат. Если хочешь, я насчет тебя позвоню. Я с главным врачом загородной больницы Сашкой Преображеновым на одном курсе учился. Может, прокатит.

— Ты женат? — спросил его главврач.

— Нет, — пожал плечами Дима.

— А что так? Развелся или еще не успел?

— Скорее не успел.

Старый Лев, прищурившись, снова стал листать его документы.

— А у меня дочка в восемнадцать выскочила, сын — в двадцать три. Уже теперь внуки — трое головорезов. И ведь одни парни!

У Преображенова была большая голова с копной седых волнистых волос, небольшие умные глаза, мягкие руки с толстыми пальцами. Диме представилось, как по вечерам он лежит с газетой на диване, а трое внучат, маленьких хищников, ползают по его большому животу, щекочут бока и дергают за седую гриву.

— Ну а в терапевты ты почему не пошел?

— Там тоже антибиотики.

— Ясно.

Если бы знал Старый Лев, что говорили про Диму в его прежней больнице! «Хирург божьей милостью», «золотые руки»… Почему, интересно, божья милость всегда так непостоянна?

Диме стало забавно наблюдать, как этот немолодой уже человек — Александр Борисович Преображенов — ищет какой-нибудь подвох. Знал бы он, насколько безразлична ему, Диме, эта психиатрия, да и любая другая специальность. Да он и в институт-то пошел, только чтобы быть хирургом! Однако это все осталось там, в прошлой жизни, и здесь, вероятно, в расчет не бралось. К чему вспоминать, что все женщины отделения и все больные — и девушки, и старухи, замужние, незамужние и даже беременные, — все были от него без ума… Впрочем он на них внимания много не обращал. Все будто ждал кого-то.

— Значит, хочешь быть психиатром? — Внимательные глаза уставились на Диму, будто высматривали бегущую антилопу.

— Честно говоря, я не знаю, хочу или нет.

— Как так? Зачем тогда приехал? — Главный врач так удивился, что даже перестал курить.

Дима пожал плечами.

— Так вам же звонили насчет меня. Вы сказали, пусть приезжает. Поговорим. Я и приехал. Чтобы уже точно знать и потом ни о чем не жалеть.

— Что ж ты хочешь знать? — В глазах Преображенова засветился хитренький огонек.

— Ну, скорее всего, вы меня и сами на работу не возьмете.

— Чего же так сразу «не возьму»? Дай подумать. Документы у тебя очень хорошие. Да и мой приятель тебя хвалил. — Старый Лев посмотрел, отвернувшись, в окно и добавил: — Подумать только! Мы с ним вместе в институте учились. А уже тридцать лет прошло, как один день. А я и не заметил. — Он загасил в массивной пепельнице окурок и вдруг спохватился: — А у тебя и на табак аллергия?

— На табак нет.

— Это хорошо. Плохо, что ты психиатрию совсем не знаешь.

Дима поднялся, мысленно ругая себя за то, что сорвался в такую даль. И почему это заведующий интенсивной терапией решил, что ему подойдет психиатрия? Сам Дима об этой специальности никогда даже не думал.

— Я, наверное, пойду…

Старый Лев рявкнул:

— Сядь!

Дима молча сел на свое место. Преображенов вытащил из пачки очередную тонкую сигарету, снова прикурил.

— А мне вот интересно, вот такая с тобой приключилась история… — Он прикрыл глаза и помахал возле рта мягкой, толстой лапой, прогоняя дым, — вот если не в психиатрию, то тогда куда тебе еще можно податься? На какую работу?

— В диагностику, — сказал Дима.

Он уже заранее выяснил, что если психиатрия не подойдет, то еще можно пойти поучиться на врача УЗИ, или на рентгенолога, или, на худой конец, на эндокринолога. Проблема была в том, что никакая из этих специальностей, включая, впрочем, и психиатрию, совершенно Диму не интересовала.

— Ну да, — сказал Александр Борисович. — Я сразу не сообразил. Ладно. Пиши заявление о приеме на работу, оформляйся в отделе кадров — и вперед! В семнадцатое отделение. Пока на год. Там у нас работает одна очень умная дама. Альфия Ахадовна Левашова. Думаю, ей не помешает помощник. Она-то тебя всему и научит.

Дима опешил, настолько неожиданным показалось ему это внезапное завершение разговора, но только спросил:

— Она одна работает на все отделение? Сколько же у нее коек?

— Шестьдесят, — пожал плечами Александр Борисович. — На три ставки. Знаю, что в хирургии так не бывает. А у нас бывает. Но ты из-за ставок не волнуйся. Альфия с тобой поделится. Я ей позвоню. Иди пока, оформляйся.

И когда Дима, не понимая, благодарить ему главного врача или, наоборот, отказаться от его предложения, с растерянным видом пошел к двери, его догнал последний вопрос Старого Льва.

— А ты вообще где живешь?

— На Соколе.

— Дима не очень-то понимал, зачем это нужно знать главному врачу.

— У метро «Сокол»? На Ленинградском проспекте?

— Ну да.

— Один или с родителями?

— Пока с родителями.

— Далековато тебе будет на работу каждый день добираться. Как будешь ездить? На электричке? Или своя машина имеется?

— Машины у меня нет.

— А сейчас на чем приехал?

— На больничном автобусе.

— А-а, значит, знаешь, что такой существует, — удовлетворенно хмыкнул Преображенов.

— Я в Интернете нашел информацию, когда читал о вашей больнице.

В глазах Преображенова засветились хитрые огоньки.

— А там не написано, что этот автобус — наш больничный раритет? Знаешь, как он называется?

— Не знаю, он очень старый. Марку даже не разглядеть.

— Да я не про марку. При чем тут марка? Этот автобус лично я сохранил. Еще двадцать лет назад, когда больницу принимал. Не позволил ему на запчасти развалиться. Просто так, ради памяти. Можно было новый купить, но ведь я на нем еще студентом сюда ездил…