Эшли Дьюал - Свободные (СИ) Страница 3

И я тяну свободную руку к ней, и вдруг замираю. Кажется, это ее лицо. Оно тоже липкое, и оно жутко холодное. Не знаю, что в тот момент до меня доходит, но я вдруг взрываюсь таким диким плачем, что разбитые окна в машине неприятно и тягуче дребезжат. Извиваюсь изо всех сил и отталкиваюсь сдавленными ногами от пола.

- Нет, нет! Мама! – Опять касаюсь пальцами ее слипшихся волос. – Мама! Я сейчас, мам!

Во рту скапливается кровь. Я выплевываю ее, а она вновь катится вниз по моему горлу. И меня тошнит, выворачивает наизнанку. И, наконец, просыпаются звуковые рецепторы: я слышу визг запоздалых сирен. Затем включаются рецепторы вкусовые: кровь на вкус ржавая и прокисшая, как компот. А потом в себя приходит обоняние, и я ощущаю этот мерзкий, тяжелый запах гари, горелого, крови, резины, и в голове все смешивается. Я реву, реву, извиваюсь, бью ногами дно машины, будто это как-то сможет мне помощь. И ору так неистово до тех пор, пока меня не вытаскивают из салона чьи-то сильные руки.

Меня уносят прочь от изуродованной, смятой Хонды, а я тяну ту единственную здоровую ладонь обратно к маме и плачу. Я кричу, прошу отпустить меня, говорю, что должна увидеть ее, спасти ее! А они не слышат. Все отдаляются и отдаляются. И перед моими мутными глазами остаются лишь куски прошлой жизни: куски нашей поддержанной старухи, куски неба, куски фонарных светлых пятен. И я обессилено откидываю назад голову, смотрю вверх на эти тусклые, мелкие звезды. Спрашиваю себя: что теперь будет? И вместо ответа, подкатившего к горлу в виду сотен, тысяч горючих слез, падаю в бесконечную, черную дыру.

ГЛАВА 2.

У меня нет своей комнаты, поэтому и вещей мало. Все поместилось в одну большую черную сумку, подаренную маме каким-то ухажером в надежде, что она начнет путешествовать или, может, куда-то с ним уедет. Однако едва мужчины узнавали, что вместо двух фигур в их романе присутствует третья, как тут же они испарялись, оставляя после себя лишь эти нелепые, ненужные подарки. Так что удивительно, что сумка оказалась полезной. Прочий хлам, то есть декоративные вазы, набор желтых чашечек, пепельница в виде голой русалки – мама в жизни не притрагивалась к сигаретам – уродливые настенные часы, два фикуса, три азалии: все это я оставляю за порогом съемной квартиры и даже не моргаю глазом. В этих вещах нет смысла. В этих вещах лишь одни воспоминания. А я не хочу ни о чем помнить. Хочу потерять память, абстрагироваться и забыть о тех днях, когда что-то для меня имело значение.

Я решительным шагом спускаюсь по лестнице, выбегаю на улицу и сильно кусаю губу. У подъезда уже ждет машина. Социальный работник – сорокалетняя, миловидная блондинка в сером, прямом пиджаке – стоит возле левого крыла десятки и одаряет меня снисходительным взглядом. Пожалуй, это единственный человек, с которым я перекинулась хотя бы парой слов после аварии. Она забирает из моих рук сумку. Кидает ее на заднее сидение и кивает мне в сторону передней двери. Я послушно усаживаюсь в салон.

- Ты всегда можешь мне позвонить, - говорит она, заводя десятку. Ее ногти аккуратные, покрытые блестящим лаком. И я бы решила, что она хорошо зарабатывает, если бы не знала о том, сколько платят тем, кто в нашей стране хотя бы что-то делает. – Зои, ты меня слышишь?

- Да. Слышу.

Смотрю в окно – ранее утро. Мой родной город исчезает из вида. Дома, пейзажи, люди, машины – все это проносится с дикой скоростью, и я даже не успеваю взволноваться о том, что сейчас на меня накинутся воспоминания о том или ином месте. Я понимаю, я ничего не почувствую, но все равно упрямо продолжаю глазеть по сторонам, создавая видимость живого интереса.

- Надо потерпеть, милая. Просто потерпеть. Еще три месяца, и ты выпустишься из школы, сможешь поступить в институт и съехать. Тут же!

Киваю.

- А еще, - продолжает блондинка, - тебе не придется делить с кем-то комнату, волноваться из-за еды, и я буду спокойна. Понимаешь?

- Понимаю. – Ремень стягивает тело. Я хватаюсь за него пальцами и как-то судорожно выдыхаю: не знаю, когда смогу вновь сидеть на пассажирском сидении и не думать о широкой, прекрасной улыбке самой обольстительной в этом городе женщины.

- Ты в порядке?

Недоверчиво смотрю на блондинку. В порядке ли я? Внутри кипит злость, она обжигает все тело, и я испытываю непреодолимое желание выплеснуть весь этот пожар из себя наружу, взорваться, заорать, разлететься на куски! Разве это в порядке?

- Да. – Отворачиваюсь. – Все хорошо.

Не думаю, что она мне верит, но профессиональный опыт и отличная чуйка заставляют ее засунуть язык куда подальше. Возможно, поэтому я и спокойна рядом с этой блондинкой. Она знает: говорить мне невыносимо, отчего и не требует от меня того, что смогло бы перевернуть в моей душе последние остатки гордости, решимости. Воли. Я больше не хочу плакать. И, да, возможно, я выбираю неправильный путь. Однако забыть о том, что случилось проще, чем смириться: это же неоспоримый факт. А быть сильной? Важно ли в таком случае отличаться особой смелостью? Черт с ней. Лучше я буду слабой, чем искалеченной собственными же мыслями и чувствами.

Прикусываю губу и зажмуриваюсь: подумать только, я еду к отцу. Просто поразительно. Я собираюсь жить с человеком, которого никогда не видела и поклялась вечно ненавидеть. Что может быть ироничнее неизбежности? Ты знаешь, что вот-вот сорвешься с края, но все равно продолжаешь по нему идти: других-то вариантов особо не наблюдается. И ты обязательно спотыкаешься, и падаешь, и расшибаешься в лепешку, и вдруг наивно удивляешься, ведь, черт подери, пусть конец и был предрешен, ты все равно упрямо надеялся. Вот она человеческая природа во всей ее красе: умение талантливо и забвенно обманывать не только окружающих, но и самого себя. Я открываю глаза, тихо выдыхаю и опускаю взгляд на свои руки. Они дрожат, и мне приходит сцепить их на коленях. Не хватало, чтобы еще блондинка начала свой опрос.

- Зои? – черт, заметила. – Нам ехать сутки. Может, остановимся отдохнуть?

Не заметила. Пожимаю плечами и отрезаю:

- Ваше дело.

- А ты как считаешь?

- Я считаю, что это ваше дело.

Блондинка почему-то улыбается. Странно. Наверно, я слишком долго не общалась с людьми, и умение грубить уже стало поводом подружиться.

- Ты интересная девушка.

- Да, что вы говорите, - закатываю глаза и вновь смотрю в окно. Ненавижу говорить, не хочу говорить, не говорите со мной!

- Я думаю, у тебя все будет хорошо. Да, сейчас тебе страшно, но вскоре рядом появятся близкие люди, и они поддержат тебя.

Не собираюсь отвечать, но слова сами срываются с языка.