Колин Маккалоу - Милый ангел Страница 3

Оказалось, я Пэппи тоже понравилась, а когда она узнала, что я прихватила к обеду бутерброды из дома, то предложила съесть их на травке возле морга. От рентгенологии до морга рукой подать, но стоит он чуть в стороне, так что сестра Агата нас не выследит. Сама сестра Агата не обедает — некогда, надо охранять владения. Ясное дело, на целый час нас никто не отпускает, особенно по понедельникам, когда в обычный рабочий день приходится втискивать все дела, накопившиеся за выходные. Но нам с Пэппи и тридцати минут хватило, чтобы познакомиться поближе.

Первым делом она сказала, что живет в Кингс-Кроссе. Ух ты! Об этом районе Сиднея папа отзывается презрительно, а бабуля называет его вертепом. И скопищем пороков. Из пороков я знаю только пьянство и проституцию. И того, и другого в Кингс-Кроссе полным-полно, если верить преподобному Алану Уокеру. Он же методист, образец праведности. В Кингс-Кроссе живет «ведьма» Розалин Нортон, которую вечно ругают в новостях за то, что она рисует похабные картинки. Я спросила Пэппи, что значит «похабные» — на них люди совокупляются, что ли? А Пэппи ответила только, что каждый все понимает в степени своей испорченности. Пэппи ужасно умная, читает Шопенгауэра, Юнга, Бертрана Расселла и так далее, но о Фрейде она невысокого мнения. Я спросила, почему же она не стала поступать в сиднейский универ, а Пэппи объяснила, что в школе толком и не училась. Ее мать-австралийку и отца, китайца из Сингапура, разлучила Вторая мировая война. Отец погиб, а мать, которая четыре года провела в японском концлагере Чанги недалеко от Сингапура, сошла с ума. Бывают же люди, у которых не жизнь — трагедия. По сравнению с ними мне не на что жаловаться, кроме Дэвида и горшка. Как родилась в Бронте, так и живу здесь.

Пэппи говорит, что Дэвид — наглядный пример подавления и сдерживания чувств, и винит в этом свое католическое воспитание. У нее есть даже прозвище для всех дэвидов мира — «католики, измученные запорами». Но мне хотелось говорить не о нем, а о том, каково это — жить в Кингс-Кроссе. Да как везде, ответила Пэппи. Ни за что не поверю, слишком много всякого о нем болтают. Умираю от любопытства!

Среда

6 января 1960 года

Опять этот Дэвид. Ну как он не понимает! Если работаешь в больнице, никакого желания нет смотреть эти ужасные, чудовищные европейские фильмы. Дэвиду хорошо в его стерильном, выхолощенном мирке, где смерть подопытной мышки — событие. Но я-то целыми днями торчу там, где люди терпят боль, мучаются, даже умирают! Суровая действительность окружает меня со всех сторон, с меня довольно слез и страданий! Потому я и выбираю фильмы, на которых можно или уж посмеяться, или слегка всплакнуть, — например, когда видишь, как Дебора Керр, прикованная к инвалидному креслу, теряет свою единственную любовь. Но кино, которое любит Дэвид, — оно угнетает. Не просто печалит, а гнетет.

Все это я пыталась втолковать ему, когда он пообещал сводить меня на премьеру фильма в «Савой». Только сказала, что терпеть не могу не гнетущее, а противное кино.

— Великая литература и кино противными не бывают! — отрезал он.

Но когда я предложила ему помучиться в «Савое», пока я смотрю вестерн в «Принце Эдварде», Дэвид состроил такую мину, что я сразу поняла: помеси проповеди и обличительной речи мне не миновать. Пришлось капитулировать и тащиться в «Савой», на «Жервезу» — по роману Золя, как объяснил мне Дэвид после сеанса. Я чувствовала себя досуха выжатой тряпкой, иначе и не скажешь. Действие фильма происходило в огромной французской прачечной. Для героини, такой юной и хорошенькой, не нашлось мало-мальски приличного ухажера — одни лысые толстяки. Похоже, и Дэвид со временем облысеет: пока мы с ним встречаемся, волосы у него заметно поредели.

Дэвиду втемяшилось доставить меня домой на такси, а я бы с удовольствием прошлась до пристани и села в автобус. Мой провожатый всегда приказывает таксисту остановиться у нашего дома, потом увлекает меня в переулок, в темноте хватает за талию и чмокает в губы — трижды, но так благопристойно, что даже папа римский не осудил бы его. Дождавшись, когда я скроюсь за дверью, Дэвид катит к себе — он живет в четырех кварталах от нас вместе с матерью-вдовой. Правда, у Дэвида еще есть просторное бунгало на Куджи-Бич, но оно сдано семье эмигрантов из Голландии — Дэвид говорил, они чистюли, каких мало. С трудом верится, что у Дэвида в жилах кровь, а не вода. К моей груди он ни разу не притронулся даже пальцем! На кой черт тогда она мне сдалась?

Дома я нарвалась на братцев: шумно прихлебывая чай, они потешались над подсмотренным ритуалом прощания в темном переулке.

Сегодняшнее желание: научиться экономить по пятнадцать фунтов каждую неделю, чтобы к 1961 году сбережений как раз хватило на двухнедельный отпуск в Англии. Дэвид вряд ли увяжется за мной — на кого он оставит подопытных мышей?

Четверг

7 января 1960 года

В субботу наконец-то увижу Кингс-Кросс своими глазами: Пэппи пригласила меня на ужин. На всякий случай не стану объяснять маме с папой, где она живет, скажу только, что недалеко от Пэддингтона.

Сегодняшнее желание: только бы Кингс-Кросс меня не разочаровал!

Пятница

8 января 1960 года

Вчера Уилли всех нас перепугал. Подобрать птенца какаду и притащить его домой — это у нашей мамы в порядке вещей. Уилли был таким тощим и жалким, что поначалу мама поила его из пипетки теплым молоком, сдобренным трехзвездочным бренди, который мы приберегаем, чтобы ублажать бабулю. Клюв у птенца был еще слишком мягким, чтобы лущить семена, и мама перевела его на овсянку все с тем же бренди. Мало-помалу Уилли вырос в упитанную, холеную белую птицу с желтым хохолком и грудкой, вечно заляпанной засохшей овсянкой. Мама всегда кормила попугая из блюдца с зайчиками, последнего из моих детских. Но вчера блюдце разбилось, пришлось накладывать овсянку для Уилли в блюдце цвета желчи. Едва увидев, что ему подали, попугай перевернул блюдце вверх дном и заверещал так пронзительно, что в Бронте проснулись все собаки, а папу навестили два парня в синих мундирах, прибывшие в полицейской машине.

Не зря я столько лет подряд читала детективы — видно, дедуктивный метод я освоила так успешно, что даже под отчаянные вопли попугая и нестройный собачий лай сделала сразу два вывода. Во-первых, попугаи достаточно умны, чтобы отличать блюдечки с симпатичными зайчиками по краю от грязно-зеленых тарелок. Во-вторых, Уилли — законченный пьяница. Увидев, что ему подали не то блюдце, он понял, что бренди ему больше не достанется, и рассвирепел от абстинентного синдрома.