Сьюзен Льюис - Крик души Страница 3

— Дорогая, мы ждем, — укоризненно произнесла мать.

Никки так и подмывало напомнить маме, что та еще не выбрала, какие новости ей хотелось бы послушать вначале. Но тут она подумала, что это будет слишком лицемерно, поскольку, скорее всего, родителям не понравится ни одна из новостей, которые она собиралась им сообщить. Вообще-то, она уже пожалела, что не начала разговор как-то иначе: в стальном взгляде голубых глаз матери, слишком пристальном и подозрительном, явственно читались ее мысли о том, что Никки снова их подвела.

Никки откашлялась и собралась с духом. Хотя ее маленькие, красиво очерченные, но все же причудливой формы губы продолжали улыбаться, а глаза по-прежнему сияли, нервы были напряжены. Она легонько взбила густые темные волосы, свободно свисавшие до плеч — не так, как она привыкла носить обычно. Ее отец не одобрял неопрятный «конский хвост»: по его мнению, такая прическа намекает на то, что ее обладательница не мыла волосы или не расчесывалась больше недели. Когда Никки бывала дома (правда, в последнее время это случалось все реже и реже), отец требовал уважения к установленным им правилам и хотел, чтобы дочь выглядела так, словно он собирался представить ее королеве. Ну, может, это и преувеличение, но его одежда иногда бывала такой отутюженной, что казалось, стоит ему сделать непродуманный жест — и она разойдется по швам. Незнакомые с ним люди вполне могли решить, что он «чертов герцог» (так высокомерно он себя вел), а вовсе не умник, управлявший огромными инвестиционными фондами и сколачивавший небольшие капитальцы для уже и так неприлично богатых особ. Как-то раз она озвучила ему свои мысли и тут же выслушала в ответ одну из его знаменитых ханжеских лекций о манерах, языке, уважении и неслыханной удаче, благодаря которой она росла в любви и стабильности, с родителями, которые дали ей первоклассное образование и почти все, что можно было купить за деньги (ну, допустим, не все, потому что у отца был пунктик по поводу того, как бы не разбаловать дочь, — хотя, конечно, он ее разбаловал), а также с ощущением безопасности оттого, что знала: когда настанет время, все нужные двери распахнутся, открывая ей путь к великолепной карьере.

Опять этот старый камень преткновения. Интересно, он действительно никогда не простит ей нежелания покориться его воле? Сколько горькой обиды может скрываться в душе одного человека? Неужели вся эта обида только из-за нее, или случилось что-то еще, что превратило его в холодного и отстраненного человека, настолько непохожего на того папу, которого она помнит с детских лет? Если бы она могла пробиться к тому человеку, который поправлял ей одеяло и читал на ночь сказки, построил для нее домик на дереве в саду и всегда был рад ее друзьям, кем бы ни они были, — то ее новости, несомненно, не произвели бы эффекта разорвавшейся бомбы.

— Ладно, — заявила она, сжимая ладони. — Я приехала, чтобы сказать… — Она скользнула по ним взглядом. Они не были расположены к общению, а просто сидели и смотрели на нее, словно директор школы или полицейские. Она с легкостью представила, как отец арестовывает ее, если ему не понравится то, что она скажет: «Руки за спину… Лицом к стене… Вопросы здесь задаю я…» — это было весьма в его стиле. Или как мать запирает ее в карцер на несколько недель, а затем выставляет вон, заставив держать руки на затылке. Тем не менее она не боялась их, никогда не боялась, хотя иногда ей казалось, что именно этого им и хотелось. Она уже выросла. У нее своя жизнь, и она больше не обязана отчитываться перед ними, нравится им это или нет. На самом деле, своим визитом она оказывает им любезность, ведь она вполне могла бы сообщить им эту новость по телефону или даже по электронной почте.

Она уже начала жалеть, что не поступила именно так.

Сделав глубокий вдох и еще сильнее сжав руки, она внезапно выпалила:

— Я жду ребенка.

Мгновение спустя Никки просияла, возможно, от облегчения, что слова, которые она так долго готовилась произнести, наконец сорвались с языка. Или, возможно, ей казалось, что так уменьшится воздействие ее новости, словно это такая шутка, которая на самом деле шуткой не была, но и не представляла собой такой уж катастрофы.

Это не сработало: лицо отца потемнело, предвещая ужасную бурю, а мать, казалось, покинули все силы. Вообще, они были весьма красивой парой, словно сошедшей с витрины эксклюзивного магазина «Фортнум энд Мейсон»: откровенное совершенство представителей высших слоев общества, которые могут позволить себе все самое лучшее. Правда, очки в черной оправе придавали отцу немного совиный вид, и крючковатый нос лишь усиливал впечатление; но, когда он смеялся (что, надо признать, в последнее время случалось нечасто), его улыбка была отзвуком того Джереми Гранта, каким он был прежде, до того пока не стал чопорным викторианцем и не начал вести себя подобно диктатору по отношению к дочери. Ее мать в свои пятьдесят два (они с отцом ровесники) выглядела прекрасно: вокруг ее аквамариновых глаз не было ни одной морщинки, а в коротких светлых волосах не пробивалась седина — главным образом благодаря безукоризненно выполненному мелированию, в результате чего днем она казалась яркой блондинкой. При росте в метр шестьдесят пять она была чуть выше Никки и все еще могла похвастаться прекрасной фигурой, но то, как она одевалась — в темные платья с белым воротничком, плиссированные юбки и костюмы-двойки, — делало ее, с точки зрения Никки, ужасно старомодной и производило нелепое впечатление.

Впрочем, каждому свое, философски считала Никки, она была готова признать, что в хороший день ее родители вполне могли бы сойти за людей лет сорока пяти или чуть старше.

Но сегодняшний день хорошим назвать было трудно.

— Продолжай, — приказал отец. Его низкий голос походил на мощный прилив, подкатывающий к ее ногам, предупреждая, в какие опасные воды она заплывает.

Она пожала плечами.

— Это все, — сказала она, пытаясь оставаться в приподнятом настроении, но уже чувствуя, что тонет. Никки также заметила, что мать, нахмурившись, смотрит на отца, и не сомневалась: какую бы позицию он сейчас ни занял, она поддержит его. Не то чтобы Никки ожидала чего-то иного, поскольку ее мать никогда не шла против отца, но именно в этот единственный раз, в такой ситуации, было бы здорово, если бы она могла проявить немного женской — даже материнской — солидарности.

Но Никки хотела слишком многого.

— А какая хорошая новость? — спросил отец. Его тяжелый, квадратный подбородок был, как всегда, упрям, а взгляд так буравил, что она начинала чувствовать себя, как на углях. — Наверное, стоит услышать ее прежде, чем мы продолжим.