Инна Брюсова - Королевская охота Страница 3

— И что же было дальше?

— Ничего. Минут через пятнадцать этого бреда она, словно по команде, вдруг перестала плакать, спрятала носовой платочек в сумочку, протянула мне руку, сказала, что рада была познакомиться и что еще позвонит… Знаете, будто ее выключили. Даже улыбнулась. И ушла. Я потом уже подумала, что ей нужен не столько детектив, сколько психиатр. Больше она не звонила. Пока. Наверное, все в порядке.

— Не совсем. Вернее, совсем не в порядке. Она умерла.

— Как — умерла? Не может быть! Почему?

— Предполагается самоубийство. Во всяком случае, выглядит как самоубийство. Вы же понимаете, мы прорабатываем все версии.

— Но как? Каким образом?

— Яд. Стрихнин.

— А как вы узнали обо мне?

— Нашли ваш номер телефона в ее сумочке.

— С ума сойти… Никогда бы не подумала, что она способна на такое…

— Но вы же сами сказали, что у нее с психикой не все в порядке, разве нет?

— Да, конечно, но… нет, я думаю, с психикой у нее проблем не было. Понимаете, если бы она не ушла так… так… деловито, что ли, после слез, истерики…

— От людей с расстроенной психикой можно ожидать всего, чего угодно.

— Я понимаю… А когда это случилось?

— Семнадцатого ноября, почти две недели назад.

— Кто ее обнаружил? Родные?

— Нет, соседка. Шестнадцатого ноября утром ее муж, Ситников Александр Павлович, улетал в командировку в Германию. В аэропорту они были вместе, она его провожала. Около четырех она вернулась домой, ее видели соседи, и больше, видимо, не выходила. Муж позвонил ей на другой день, семнадцатого, из Франкфурта, но не застал. Вернее, она уже была мертва к тому времени, так как умерла в ночь с шестнадцатого на семнадцатое, скорее всего около полуночи. Он позвонил домой еще несколько раз, а потом перезвонил соседке и попросил сходить к Елене. Та, не достучавшись, позвонила участковому. Дверь взломали и обнаружили ее в постели мертвой. Никаких следов чужого присутствия, никаких окурков, остатков ужина на двоих, чашек с ядом, а также следов взлома или отмычки. Все чисто. Стакан сока на тумбочке у кровати — тоже чистый, отпечатки пальцев ее собственные. Так что, очень может быть, что самоубийство.

Помолчали.

— А… — начала было Екатерина, но, взглянув на Леонида Максимовича, так ничего и не сказала.

— Можете спрашивать, — разрешил тот, — вам можно, мы ведь почти коллеги. Кроме того, я глубоко верю в женскую интуицию и логику. В известной степени.

— Я просто подумала, — не обиделась Екатерина, — что яд должен был где-то храниться…

— Совсем забыл сказать, что в одной из ее сумочек был найден обрывок листка из блокнота со следами стрихнина. Блокнот ее собственный, мы даже нашли место, откуда этот листок был вырван. Что еще вас интересует?

— Не знаю. Может… А что говорит муж?

— Муж не говорит ничего такого, что могло бы объяснить эту смерть. Молодая, красивая, хорошо обеспеченная женщина тридцати двух лет. Никаких тайных хворей. Никаких явных врагов или неприятностей на работе, хотя бы потому, что последние три года она не работала. Вся жизнь на виду.

— А ее психика? Может, депрессия? Муж должен был бы знать об этом.

— Он не упоминал ни о чем подобном. Равно как и другие — соседи, друзья и знакомые. Правда, полтора года назад она пережила потрясение, вызванное гибелью сестры, с которой была очень близка. Но, согласитесь, кончать самоубийством из-за этого спустя столько времени… Я еще понял бы, если б сразу… да нет, впрочем, и сразу — тоже сомнительно. Не кончают самоубийством, потеряв сестру или брата, даже самых любимых. Вы согласны?

— Согласна. А что случилось с ее сестрой?

— Сбила машина. В мае прошлого года, недалеко от дома, где она жила, по улице Гоголя. Были очевидцы, они-то и вызвали «скорую» и милицию. Она скончалась, не приходя в сознание, по дороге в больницу. Машину, сбившую ее, так и не нашли. Такие вот дела. Что-то я заболтался сегодня, — спохватился вдруг Леонид Максимович, — все тайны следствия выдал! Что значит красивая женщина, так и хочется произвести впечатление! — Он посмотрел на часы: — Ого, половина десятого уже. Давно пора отпустить вас домой, Екатерина Васильевна, но вы же знаете, какие мы все здесь бюрократы. Вот вам бумага, ручка, располагайтесь удобнее, а я тут еще пару дел просмотрю.

Минут через сорок, провожая ее к двери, он говорил: «Не пропадайте, Екатерина Васильевна, звоните, телефон мой у вас есть. Просто так звоните, узнать, как мы тут живы-здоровы. Приятно было познакомиться. Жаль, времени мало, а то мы бы с вами еще и о женской логике поговорили».

Выйдя на улицу, Екатерина глубоко вдохнула холодный и сырой ночной воздух. Домой, скорее домой! Крепкого чаю и в постель — вот и все, что ей сейчас нужно!

Ей посчастливилось поймать такси, и через двадцать минут она поднималась на крыльцо собственного дома, нашаривая в сумочке ключ от двери.

За полгода до смерти Андрей Николаевич спросил, что ей больше нравится: его городская квартира или дача?

— Конечно, дача, — не задумываясь, ответила Екатерина.

— Значит, тебе оставлю, — постановил старик. — А квартиру — Кольке!

Колька был ее двоюродным братом, сыном младшей из двух сестер, и единственным племянником Андрея Николаевича. Как чувствовал старик…

Дачу он строил своими руками, долго, не торопясь, с наслаждением пригоняя каждую доску. Сам сложил печку. Когда-то большой дачный поселок усох до трех-четырех десятков домиков, которые все грозились снести, чтобы освободить место новостройкам, да, видимо, потеряли из виду, окружив многоэтажками. Дом был невелик — две комнаты, кухня и веранда. И кусочек земли, где умещались три яблони, молодой орех и персик, который красиво цвел весной, но плодов не давал.

За два года Екатерина так и не привыкла к своей собственности. Дом был для нее неиссякаемым источником радости. Слова «иду домой», «дома», «мой дом» приобрели совсем новый смысл. Даже звучали по-другому.

Она достала из холодильника пакет с молоком, из шкафа — хлеб и любимое абрикосовое варенье и присела к столу, уставившись в пространство. Мысли ее были путаными, бессвязными, и если выразить в двух словах их смысл, то получилось бы: «Что же делать?» Не допив молоко, пошла в комнату, включила и выключила телевизор, взяла книгу, начатую накануне, отложила. Подошла к окну, прижалась лбом к стеклу. Скрипел, мотаясь на ураганном ветру, жестяной фонарь с полумертвой лампочкой, место которому было в краеведческом музее, в разделе «Родной город на рубеже веков», гнулись тонкие стволы деревьев, крупные капли дождя тяжело плюхались на подоконник. Улица напоминала гротескные театральные декорации и была абсолютно пуста.