Лэрри Макмуртри - Чья-то любимая Страница 3

Возможно, действительно в моей жизни и были более возвышенные цели, но, честно говоря, я в этом не уверен. Моя жена, которая тоже была женщиной красивой, полагала, что я должен написать великий, или, на худой конец, просто хороший роман. А вместо этого я провел целых двадцать пять счастливых лет за пустой трепотней. А потом она умерла, не имея для этого никакого оправдания, кроме рака. После ее смерти уйма людей стала мне высказывать свои предложения по поводу того, как мне лучше всего занять свое время. Но, в силу определенных причин, я счел их предложения малоубедительными. Когда ушла из жизни Клаудия, и я уже больше никогда не мог быть с нею, мне показалось, что, пожалуй, самое лучшее из всего того, что для меня в этом мире осталось, это приударять за красивыми женщинами. Конечно, я начал это делать не сразу, но когда все-таки начал, то отдался этому если и не от всего сердца, то уж во всяком случае не по собственной воле.

Я предполагаю, что если бы меня заставили высказать свое мнение, то я был бы вынужден согласиться, что красота в женщинах значит отнюдь не все. Однако я соглашаюсь с этой мыслью не до конца и все-таки считаю, что в каком-то особом смысле – как сказал один футбольный тренер по другому поводу – в некоем особом смысле красота – это все. Я отчаянно боролся против красоты на бесчисленных зловонных простынях, наблюдал, как она вянет на проезжих дорогах. И потому не могу не думать, что красота предлагает миру по меньшей мере такую же приманку, как искусство. Разумеется, не обладая большим талантом, я не смею утверждать, что полностью испытал на себе всю силу власти, которой обладает искусство. Однако уже с очень давних пор я полностью освободился от власти женской красоты. Тем не менее, даже в тот момент, который я описываю сейчас, что-то у меня внутри сжалось от красоты глаз Джилл Пил. Правда, красота эта была обращена куда-то за окно, на какой-то безвкусно раскрашенный особняк.

Я наблюдал, как Джилл покачивает свою чашечку с кофе, потом потянулся и тронул ее за запястье.

– Ты позволишь мне кое-что тебе сказать до того, как ты начнешь читать мне свою лекцию? – спросил я. – Чуть попозже, когда в твоей жизни наступит такое время, что ты станешь знаменитым на весь мир режиссером, эти мои слова, может быть, окажутся полезными для тебя.

Она мгновенно просветлела.

– Давай, говори, – сказала она.

– Черт побери, ты становишься чертовски обворожительной, когда чего-нибудь ждешь, – сказал я. – Ты что, считаешь, я потому и сижу здесь за этими ублюдочными блинчиками, чтобы по капле выдавливать из себя тяжким трудом добытые откровения?

– Конечно, именно потому, – сказала Джилл. – Ну, так что ты сообщишь мне такого полезного?

– То, как женщины держат кофейную чашку, – сказал я. – Это упускается из виду.

– Перестань употреблять эти свои дурацкие выражения, – сказала Джилл.

– Прошу прощения. Я хотел сказать, что в том, как женщины держат чашечку с кофе, есть нечто в высшей степени женственное. Они это делают очень деликатно. Честно говоря, мужчинам хотелось бы, чтобы женщины именно так обращались с их игрушками, если ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю.

Джилл покраснела и поставила чашку на стол.

– Ага, – сказал я. – Я говорил с чисто научной точки зрения. Конечно, это совсем не то, когда ты вдруг у себя в руке видишь мужские яйца.

– Я всегда знала, что у тебя на уме один только секс, – сказала Джилл. – А сейчас просто про это забыла.

Но произнося эти слова, Джилл ухмыльнулась. Краска сошла с ее лица, остались только крохотные красные точечки на скулах.

– Ты поедешь со мною в Нью-Йорк или не поедешь? – спросила она.

– Если я поеду с тобой в Нью-Йорк, то только по одной причине, – сказал я. – Только по одной. А тебе надо догадаться, что это за причина.

– Не хочу ни о чем догадываться, – сказала Джилл. – Я просто хочу, чтобы ты поехал со мной. Я всего этого боюсь.

Она устремила на меня свой поразительно прямой взгляд. Я же беспечно раздумывал, какую вескую причину мне выдвинуть, и к такому взгляду готов не был. Каждый раз, когда Джилл ударяет по мне своим взглядом, у меня возникает ощущение, что я снова, совершенно для себя неожиданно, нелепо оказываюсь перед каким-то нравственным выбором. «Ты действительно мне друг или нет?» – вопрошал этот ее взгляд.

Разумеется, я был ей другом. Я бы немедленно стал на любые баррикады, если бы Джилл это понадобилось. И все-таки переходить от блинов с голубикой к моральным категориям – дело довольно неудобное. Я плохо прожевал кусочек блина, он застрял в горле, и я был вынужден на какой-то миг замолчать.

– Конечно, поеду, – сказал я, когда снова мог говорить.

– Отлично. Выпей-ка воды, – решительно потребовала Джилл. – В мои планы вовсе не входит, чтобы ты задохнулся. Я действительно просто очень хочу, чтобы ты со мной поехал. Я не знаю, что может случиться потом.

«А кто это знает?» – мог бы ответить я, если бы не исполнял столь послушно ее приказ и не пил бы воду. Возле меня терпеливо стоял официант, готовый в любую минуту вновь наполнить мне бокал, как только я оторву его ото рта.

– А еще… – сказала Джилл и замолчала.

– Что еще?

Она слегка повела плечами, выражая некое смущение.

– Я плохо знаю Нью-Йорк, – сказала Джилл таким тоном, как будто она имела в виду какую-нибудь книгу, скажем известного классика, которого она не удосужилась прочитать.

Я тоже был плохо знаком с Нью-Йорком, по правде говоря. Однако, конечно же, не имел ни малейшего желания сообщать это своей подружке. В любом случае зачем говорить женщинам правду? Совсем ни к чему давать им еще больше преимуществ.

Я прочистил горло, погладил руку Джилл и вновь обрел свой обычный тон объехавшего весь мир путешественника. Разумеется, это было просто театральное действо, но действо наше, для нас обоих. И бывали такие времена, когда нам обоим почти удавалось как-то забыть наше общее неверие в меня. Порою мне почти удавалось нас обоих убедить, что я точно знаю, о чем говорю. Правда, чтобы получалось именно так, мне надо было одно – говорить как можно меньше. Если же я говорил что-нибудь слишком заумное, Джилл методически разносила мои тезисы в пух и прах. Я изрекал какие-то грандиозные, но мало продуманные высказывания, а Джилл спокойненько превращала их в пустые россыпи слов, лишенные всякой логики. Так или иначе, но таким образом мы продержались вместе в течение многих лет. И сейчас она глядела на меня в ожидании моего очередного грандиозного заявления. А в голове у нее уже был готов ответ – тонко отточенный скальпель.

– Ну скажи же что-нибудь, Джо, – попросила Джилл.

– Ну хорошо, – произнес я. – Я как раз собирался тебе сказать, что на сей раз все будет по-другому.