Владимир Лорченков - Свингующие пары Страница 3

Смогу ли я ходить без тебя? Смогу ли я видеть без тебя?

Сомневаюсь. Чем чаще и больше я думаю о тебе, тем мне больнее.

Есть только один способ приглушить боль. Упорядочить слова.

Книга как анестетик. Это последний раз, когда я пишу. Это единственный раз, когда я должен написать. Ради себя самого. Чтобы пережить. Потом мне придется туго. Что буду делать, я не знаю. Но это, по крайней мере, случится нескоро. Солдат потерпевшей поражение армии. Боец с вырванным взрывом сердцем, я – в шоке от боли, – еще не понимаю, что меня больше нет. И ставлю себе пять, нет, десять, все что есть, ампул морфия. И, уже не существуя, рассказываю. Как рассказывают смертельно раненные люди склонившимся над ними спасателям. Слабыми, теряющимися голосами. Кому они это говорят? Даже не вам и, может быть, не себе. И уж конечно не Богу, которого нет.

Может быть, я рассказываю все это как молитву.

Или речитатив, под который прилетит большая, серая птица, и сомкнет над моей головой крыла. Все кончится, кончится, кончится.

И я замолкну.

***

На самом-то деле, мне нужен был психиатр, а моей жене – любовник.

Не навсегда, конечно. Тем летом. Оно издевательски черкнуло отметку выше 45 градусов по Цельсию у дверного косяка, накарябав рядом – «июль». От жары плавились воздух, асфальт и вода. Днем они смешивались во что-то несуразное, – как подтаявшее желе к концу вечеринки, когда уже никто не ест, – чтобы распасться вечером на составные части безумного коктейля суматошными дождями на час-полтора. После которых становилось ещё жарче. Алиса говорила, что это настоящая парилка, я сравнивал это с Вьетнамом. По крайней мере, в фильмах про войну во Вьетнаме все было именно так. Пробираясь вечерами, посреди потоков горячей воды, – которая нагревалась, едва появившись на асфальте в результате прорывов городской канализации, – по городским дорогам, я воображал себя то отважным коммандос, а то партизаном. Это дисциплинировало и держало в руках. Ведь я и впрямь вел боевые действия. Против целого мира. Как и положено в джунглях, во время войны всех против всех. У которых – я говорю о врагах, с которыми мне приходилось сражаться, – при всей их разности было кое-что общее.

Их единым главнокомандующим была моя жена.

Которая лежала в маленькой комнатке нашей просторной квартиры, купленной мной в октябре прошлого года: обнаженная, в мокрой простыне, глядя в окно. Кондиционеров – как вообще ничего неестественного, она не признавала. Так что нам приходилось охлаждать дом по старинке.

Да, правильнее было бы назвать это домом, из-за гигантских размеров. Дом, возведенный на двух других домах. Довольно забавно, что его владельцем стали мы. И если в случае со мной это действительно было что-то удивительное – я всегда чурался огромных пространств, из-за чего, собственно, и поселился в игрушечной Молдавии, – то моя жена попала на свое место. Она всегда жаждала чего-то большего, чем может предложить ей жизнь. Но всегда получала свое, причем это «свое» вовсе не было её.

Алиса была самозванка с претензиями императрицы.

Думаю, таким образом она заполучила когда-то и меня. По крайней мере, меня в этом неоднократно пытались убедить – и как видите, убедили – мои многочисленные подружки. Не все, а лишь те, что ревниво претендовали на место спутницы жизни. Они, видите ли, не понимали, что я в ней нашел.

Ну и что ты в ней нашел?! говорила одна из них.

Она была красавицей, прозябавшей на местном телевидении в роли «звезды». Как и все провинциальные телеведущие-красотки, она паниковала при самой мысли о старости и упорно занижала свой возраст с 21 года. Примерно с тех самых пор, как я ее соблазнил. Конечно, она клюнула на «известного писателя». На то, к чему совершенно равнодушной оставалась моя жена. До самого своего конца, который мы поклялись встретить вдвоем, в горе и в радости, в нищете и богатстве, бездетными или в окружении выводка сопливых детишек. Которых, к несчастью, у нас не было. Так что единственные, кто нас окружали, были мои книги. Два с лишним десятка изданий, из них несколько – переведенные на пятнадцать европейских языков. Вас потому так коробит эта фраза, что она из рекламного проспекта, подготовленного моим издательством перед какой-то литературной ярмаркой. Не помню названия. А у жены – единственного человека, который всегда точно знал, где и что у меня лежит, и мыслей в голове это тоже касалось, – уже не спросишь. Она ведь мертва. Впрочем, она и живая особого интереса к моим занятиям писательством не уделяла. Может быть, именно это меня в ней и привлекало. Она не была жадна до славы, этого предмета сумасшествия одичавших от провинциальной тоски и безысходности миловидных женщин.

Те жаждали пожрать меня, словно осы – раненное насекомое.

Они вонзали в меня жала своего беспокойства, своей неустроенности, своих страхов и тоски. Они жаждали, чтобы мои внутренности переварились во мне, чтобы я был ходячим чаном с кипящим мясом. Они вонзали в меня свои комплексы в отместку за то, что я вонзал в них свой член, который они обожали – и я обожал его, и буду обожать всегда, потому что только он по-настоящему делает меня великолепным писателем, и уж тут моя жена была полностью со мной согласна, уж будьте покойны, – и ждали, ждали. Они знали, что рано или поздно яд возьмет свое и от меня останется лишь оболочка, полотнище Страшилы, забитое соломой, никчемная тряпка.

Так оно и случилось.

Но случилось много позже. Как яд, отложенный осой в гусеницу, превращает ту в живые консервы и ходячего мертвеца на зиму – время, чтобы в теле жертвы выросла другая, маленькая, оса, и прорыла в чужом мясе тоннель своими челюстями, – так и сомнения, отложенные во мне моими ревнивыми любовницами, проросли не сразу. Они догнали меня на исходе третьего десятка лет. В молодости я был силен и смеялся над ними. Я презирал их. Они казались мне слабыми соперницами. Я был готов на что угодно, потому что, в конечном счете, всегда вонзал, и всегда, таким образом, выигрывал. Я брал их, считая, что яды, впрыскиваемые ими в меня, лишь слабая компенсация того, что я впрыскиваю в них свое семя. Форма обмана.

Как и все мужчины, я ошибался в женщинах.

И в свои 33 года почувствовал, что потерял все. Уверенность, силы, жизнь, наконец. Она уходила из меня, я это чувствовал, чтобы там не говорили врачи. У меня болело горло и я подозревал рак. Ни один специалист, ни один психоаналитик, так и не смогли разубедить меня. Что было мне в их аппаратах, привезенных из Германии или США? Я совершенно точно знал, что сотни женщин проклинали меня, ненавидели меня, заронили в меня Сомнение, и вот оно и дало, наконец, всходы.