Грустная дама червей - Татьяна Александровна Бочарова Страница 3

Она любила его. Любила в нем все: нахальный, уверенный взгляд; серые, будто пеплом посыпанные волосы; широкую, скорую походку; манеру одеваться — во все длинное, просторное, грубое; молчаливость.

Зато мама возненавидела Степана, кажется, с первого взгляда. Каждое утро, глядя на блаженное Каринино лицо, на глупо-счастливую ее улыбку, она тихо, сквозь зубы, но очень отчетливо говорила:

— Дура. Он испортит тебе жизнь. Разве вы пара? Посмотри, посмотри на себя и на него.

Карина только плечами пожимала. Она даже злиться на мать не могла, не хватало ее ни на какие другие чувства. Мать не сдавалась, пилила день и ночь:

— Пусть женится, раз живет здесь на всем готовом! Вот погоди, ты попадешься — он сразу в кусты слиняет. Вспомнишь тогда!

Жениться? Да ей было все равно, пригласит он ее в ЗАГС или нет. Главное — он здесь, сегодня, завтра, послезавтра будет здесь. И, господи, как же это чудесно!

Может быть, они и поженились бы. Он окончил институт, его оставили работать в Москве, как подающего надежды, и Карина видела: он прирос, прикипел — если не к ней, то к дому, к образу жизни, к удобству, к тому, что она всегда была рядом, что называется «под рукой». Может быть, оставалось совсем чуть-чуть до исполнения маминой мечты.

Но тут пришла телеграмма: его отец в Омске тяжело заболел. Матери у него не было. Он должен был ехать.

Карина сама собирала ему чемодан. Перестирала и перегладила вещи, сложила и расправила каждую складочку, аккуратно защелкнула замки на крышке.

Она ни разу не заплакала, даже на вокзале, лаже когда поезд тронулся, стал набирать ход и ей страстно захотелось побежать по шпалам за этим чертовым поездом, увозящим в ночь от нее счастье. Но она сдержалась, так как понимала: он едет к смертельно больному человеку, родному отцу. Степану гораздо тяжелее, чем ей. У него серьезная проблема, а у нее так, женские пустяки.

Вечером мать посмотрела на безжизненно опущенные Каринины плечи и, поджав губы, сказала:

— Думаешь, он вернется? Держи карман шире.

— Как ты можешь, мама? — Голос Карины задрожал. — У него такое горе!

— Не вернется! — сурово отчеканила мать и ушла к себе.

Через месяц Карина поняла, что ждет ребенка. За этот месяц Степан не позвонил ни разу. Сама она звонила дважды: он говорил с ней приветливо, но мало. Отец был в тяжелом состоянии, при смерти, требовал круглосуточного дежурства.

Мать изводила ее каждый день, и, в общем-то, Карина понимала, что та права. Сколько будет умирать в далеком Омске его отец, можно было лишь догадываться. К тому же она от души желала Степану, чтоб отец прожил как можно дольше, если есть хоть какая-то надежда на исцеление. С работы Степан перед отъездом уволился, так что в Москве его ничего не держало. Кроме нее, Карины.

Она ничего не говорила матери про беременность, но день ото дня терзалась все больше. Звонков из Омска по-прежнему не было. Наконец Карина решилась, набрала длинный междугородный номер и услышала после долгих гудков молодой женский голос.

Почему-то она сразу ужасно испугалась, хотя это могла быть его сестра, родственница, на худой конец, просто знакомая семьи, пришедшая помочь. Дрожащим голосом Карина позвала его к телефону. Он долго не подходил, неприлично долго для междугородного звонка. А когда подошел наконец, Карина не узнала его, настолько голос Степана был чужой и отдаленный. Нужные слова никак не хотели выходить у нее изо рта, словно прилипли, застряли там. Вместо них она бормотала какие-то бессвязные, пустые, ничего не значащие фразы.

Степан сказал, что отцу дают новое лекарство, ему стало лучше, но все равно требуется постоянный уход. И возвратиться в Москву ему, Степану, пока невозможно. Что он уже нашел работу в Омске и благодарит Карину за беспокойство и заботу о нем и его семье. Последняя фраза убила Карину наповал. Так благодарить можно было случайную знакомую, но никак не без пяти минут жену. Из последних сил сдерживаясь, она распрощалась со Степаном, повесила трубку, встретила торжествующий взгляд матери и ушла к себе в комнату. Реветь.

Ревела она всю ночь и весь следующий день. Ребенка решила не оставлять.

С матерью они потом помирились. вместе поплакали над Карининой несчастной судьбой. О том, что была в положении. Карина ей так и не сказала. Все сделала втайне от нее под видом поездки в Петербург.

Степан так и не позвонил ни разу. Карина тоже больше ему не звонила. Продолжала жить как во сне, ходить в консерваторию, в магазин, убираться в квартире, с кем-то встречаться, о чем-то разговаривать. А в самой глубине сознания теплилась надежда. что вот он приедет, поднимется по восьмидесяти пяти ступенькам на их пятый этаж, обнимет ее своими ручищами — и не станет этих мрачных дней и ночей, недель и месяцев, словно и не бывало.

Он вернулся через три гада. Когда Карина окончила учебу; стала молодым специалистом и получила свой класс в музыкальной шкале. Когда утекло столько воды, и больше половины этой воды были слезы. Когда трижды оделись в листву могучие ветвистые тополя в московском дворике и трижды отцвела бордовая мальва под окнами первого этажа.

Он даже не позвонил. Просто приехал, просто поднялся по лестнице, нажал кнопку у двери.

Карина была дома. Она открыла ему и даже не удивилась. Она привыкла ничему не удивляться. Она только заметила, что с ним нет желтого кожаного чемодана, того чемодана, который складывала Карина ему накануне отъезда и куда не упала ни одна ее слезинка.

А должна была! Весь он был должен наполниться ее слезами, размыться, лопнуть под их давлением, разлететься на меткие куски, на ремешки и кармашки, и уплыть далеко-далеко.

Молча сидели они на кухне, пили чай, изредка нарушая тишину вежливыми и ненужными словами. Он, она и постаревшая, уже безнадежно больная мама, у которой не было больше сил ненавидеть его за то, что он разбил жизнь дочери.

Карина глядела в любимое лицо, с трудом узнавая неуловимо изменившиеся черты, потускневшие глаза, вокруг которых появились первые, еле заметные морщинки, потемневшие волосы, незнакомую складку, залегшую у губ.

Наконец он встал, обнял Карину, прямо на кухне при матери. И три года разлуки, одиночество, горькая обида, нерожденный ребенок — все это будто растворилось, исчезло у Карины из сердца. Остались только нежность, безграничное доверие