Кристин Ханна - Ночная дорога Страница 3

Лекси не знала, что сказать. Видела бы тетя некоторые из тех домов, где ей пришлось пожить, не стала бы извиняться за свой симпатичный маленький трейлер.

— Хороший домик.

— Идем, — сказала тетя, выключая двигатель.

Лекси прошла за ней по гравийной дорожке до двери. Внутри передвижного дома царил образцовый порядок. Тесная Г-образная кухонька, отделанная желтым пятнистым жаростойким пластиком и совмещенная со столовой, где стоял хромированный стол и четыре стула. Гостиная с маленьким диванчиком под клетчатым пледом и двумя раскладными виниловыми синими креслами, развернутыми к телевизору на металлическом кронштейне. На консолях две фотографии — какой-то старой женщины в очках с тяжелой оправой и Элвиса Пресли. Пахло сигаретным дымом и искусственными цветами. На кухне чуть ли не с каждой дверцы свисали фиолетовые освежители воздуха.

— Прости, если остался запах. Я бросила курить на прошлой неделе, когда узнала о тебе, — сказала тетя Ева, поворачиваясь к Лекси. — Застарелый табачный дым и дети плохо сочетаются, верно?

Странное чувство закралось в душу Лекси, мимолетное, пугливое, такое редкое, что она даже не сразу его узнала.

Надежда.

Эта женщина бросила курить ради нее! А еще она взяла к себе Лекси, хотя сразу видно, с деньгами у нее туго. Девочка посмотрела на женщину, и ей захотелось что-то сказать, но ничего не пришло на ум. Как бы не спугнуть удачу неверным словом!

— Я немного не в своей тарелке, Лекси, — наконец сказала тетя Ева. — У нас с Оскаром — это мой покойный муж — никогда не было детей. Мы пытались, но не получилось. Так что я ничего не знаю о том, как растить детей. Если ты будешь…

— Я буду хорошей. Клянусь. — «Только не передумай. Пожалуйста». — Если ты меня оставишь, то не пожалеешь.

— Если я тебя оставлю? — Тетя Ева поджала тонкие губы и нахмурилась. — Твоя мама, видимо, здорово постаралась. Не скажу, что удивлена. Она и моей сестре разбила сердце.

— Ей всегда удавалось приносить людям горе, — тихо промолвила Лекси.

— Мы — семья, — сказала Ева.

— Я толком и не знаю, что это такое.

Тетя Ева улыбнулась, но это была печальная улыбка, ранившая Лекси, поскольку напомнила о пережитом. Жизнь с мамой не прошла бесследно.

— Это значит, что ты остаешься со мной. И отныне называй меня просто «Ева», а то слово «тетя» как-то старит. — Сказала и отвернулась.

Лекси поймала тонкое запястье тети, почувствовав, как бархатистая кожа сморщилась в ее цепких пальцах. Она не хотела, она не должна была так поступать, но теперь уже было поздно.

— Что такое, Лекси?

Девочка с трудом произнесла короткое слово, которое, казалось, застряло комом в горле. Но сказать его было нужно. Обязательно.

— Спасибо, — выдавила она, почувствовав, как защипало в глазах. — Я не доставлю никаких неприятностей. Клянусь.

— Наверняка доставишь, — сказала Ева и улыбнулась. — С подростками всегда так. Все в порядке, Лекси. Все в порядке. Я слишком долго жила одна. Я рада, что ты здесь.

Лекси смогла только кивнуть. Она тоже слишком долго жила одна.

Джуд Фарадей всю ночь глаз не сомкнула. Наконец, перед самым рассветом, она оставила все попытки заснуть. Отбросив летнее одеяло, осторожно, чтобы не разбудить спящего мужа, она встала с кровати и покинула спальню. Бесшумно открыла стеклянную дверь и вышла из дома.

Задний двор блестел от росы в подступающем свете, пышная зеленая трава спускалась по небольшому склону к пляжу из песка и серой гальки. А дальше начинался пролив: черные волны все накатывали и накатывали, а их гребни рассвет окрасил в оранжевый цвет. На противоположном берегу возвышался горный хребет, изломанный силуэт которого отсвечивал розовым и бледно-лиловым.

Джуд сунула ноги в резиновые сабо, всегда стоявшие у двери, и спустилась в сад.

Этот участок земли был не просто ее гордостью и радостью. Он служил ей убежищем. Здесь, подолгу сидя на корточках, она сажала в жирную черную землю растения, перекапывала, разделяла и подрезала. Внутри участка, огороженного низкой каменной стеной, она создала мирок, где царили красота и порядок. То, что она сажала в эту землю, приживалось; растения легко укоренялись. И какой бы холодной и суровой ни была зима, какие бы ни гремели грозы, в положенный срок ее любимые растения возвращались к жизни.

— Ты сегодня рано.

Джуд обернулась. У двери в спальню, на мощенной камнем площадке, стоял ее муж. В черных боксерских трусах, с длинными седеющими светлыми волосами, все еще спутанными после сна, он выглядел, как какой-нибудь моложавый профессор античности или стареющая рок-звезда. Неудивительно, что она влюбилась в него с первого взгляда больше двадцати четырех лет тому назад.

Она сбросила оранжевые сабо и прошла по каменной тропке из сада к площадке.

— Так и не смогла заснуть, — призналась Джуд.

Он обнял ее.

— Первый учебный день.

Вот именно, это обстоятельство прокралось в ее сон, как вор, и лишило покоя.

— Не могу поверить, что они стали старшеклассниками. Ведь только что они ходили в детский сад.

— Интересно будет посмотреть, что из них получится в ближайшие четыре года.

— Это тебе интересно, — сказала она. — Ты ведь у нас сидишь на трибуне, смотришь игру. А я там, на поле, принимаю удары. Меня просто ужас берет — вдруг что случится.

— Ну что может случиться? Они умные, любознательные, любящие дети. У них все получится.

— Что может случиться? Ты шутишь? Там… там опасно, Майлс. До сих пор нам удавалось ограждать их от бед, но старшие классы — совсем другое дело.

— Тебе придется немного ослабить вожжи, сама знаешь.

Он все время твердил ей одно и то же. Она часто слышала этот совет и от других людей, причем много лет. Ее критиковали за то, что она слишком крепко держит в руках бразды правления, полностью контролирует каждый шаг своих детей, но она не понимала, как может быть иначе. С той минуты, когда она решила стать матерью, для нее началась эпическая битва. Она перенесла три выкидыша, прежде чем у нее родились двойняшки. А до этого из месяца в месяц, с наступлением каждого цикла, она погружалась в серую, мутную депрессию. Затем случилось чудо: она снова зачала. Беременность проходила трудно, над ней все время висела угроза выкидыша, поэтому она оказалась прикованной к кровати почти на полгода. Каждый день, лежа в постели и рисуя в воображении своих малышей, она представляла, что участвует в войне, где победит тот, у кого сильнее воля. И она держалась изо всех сил.

— Пока не буду, — наконец сказала она. — Им всего четырнадцать.