Анна Берсенева - Уроки зависти Страница 3

Когда Любе было четырнадцать лет и все связанное со взрослыми вообще и с мамой в частности вызывало у нее раздражение и злость, она поинтересовалась, читала ли та хоть одну книгу, кроме этой своей «Манон».

– Не читала, ну и что? – пожала плечами мама. – Я и не понимаю, зачем было другие писать, когда эта есть.

Очередной Сашкин кавалер отличался разве что берущим за душу голосом. В остальном он выглядел точной копией прежних: смотрит на Сашку не отрываясь и соглашается со всеми глупостями, которые без малейших сомнений слетают с ее языка.

– Да и Богу вряд ли необходимо, чтобы ты об пол колотилась, – сказал он. И, повернувшись к Любе, спросил: – Ты бы стала лбом стучать, если бы у тебя голос был?

– Не стала бы, – ответила она. – Что у меня от этого голоса прибавилось бы?

– Жаннетта у нас мыслит исключительно утилитарно, – засмеялась Сашка. – Но в отличие от Кирки цели у нее куда менее масштабные.

– Жаннетта? – удивился Саня. – Мне показалось, тебя как-то иначе зовут.

Хоть Сашкин кавалер и был Любе безразличен, но все-таки ее уязвило, что он даже имени ее не запомнил, хотя целый день, можно сказать, бок о бок с ней провел.

– Да, она Жаннетта, – с удовольствием повторила Сашка. – Два «н» и два «т».

Имя было Любиным проклятием. Мама назвала ее в соответствии со своими представлениями о прекрасном и, сообщая кому бы то ни было, как зовут ее дочку, всегда уточняла:

– Не Жанна, а Жаннетта. Два «н» и два «т».

Сашка впервые услышала это почти двадцать лет назад, когда они пошли в детский сад – до этого она была уверена, что Любу зовут Любой, – и с тех пор считала нужным объявлять ее настоящее имя всем, кто об этом просил и не просил. Сама Люба уж точно ее об этом не просила.

– А ты бы, Александра, не лезла, когда тебя не просят, – обернувшись с переднего сиденья, заметила Кира.

Когда жесткая прямота не требовалась для дела, Кира была тактична. В отличие от Александры, которая бывала тактичной или бестактной и вообще доброй или злой только в зависимости от собственного настроения.

– А что особенного? – пожал плечами Саня. – Обыкновенное имя. У моего друга бабушку Электростанцией зовут, и ничего.

И то, что он не нашел в Любе ничего особенного и что сравнил с какой-то бабушкой, – все это ее уязвило тоже.

Пока разбирались с Любиным именем, машина снова выехала на Ленинградское шоссе, потом свернула на узкую, но все же заасфальтированную дорогу, ведущую в Тараканово, и наконец подъехала к перекрестку, на котором имелся указатель на Боблово.

– Ой! – почему-то обрадовалась Александра. – Это же Боблово! То самое!

– То самое – это какое? – язвительно поинтересовалась Кира.

– Где Люба Менделеева жила!

– А также создатель Периодической системы, – напомнил Федор Ильич.

– Но главная – она! – заявила Александра.

«Считает, что сама на Любу Менделееву похожа», – догадалась Люба.

Луга здесь, на дороге между Бобловым и тем самым Шахматовым, были точно такие же, как возле не того самого Шахматова, – тихие и прекрасные в своем однообразии. Дневная жара спала, и они полны были вечерним покоем, как реки водою, и кузнечики стрекотали в траве.

– А шахматовская въездная аллея состояла из лирных берез, – задумчиво проговорила Александра.

– Что такое лирные березы? – спросил Саня.

– Вот мне и хотелось посмотреть, – ответила она.

Из-за лирных берез, выходит, она и затеяла всю эту бестолковую поездку.

Пока выбирались из машины, выяснилось, что Александра желала также повидать куртину шиповника и какую-то тургеневскую калитку, через которую можно было выйти из сада к пруду. А при чем Тургенев, если в Шахматове Блок жил? За эту непонятную калитку Люба особенно на Сашку сердилась.

Никакой въездной аллеи по дороге к усадебному дому не обнаружилось. Берез было всего несколько, а лирные они или какие-нибудь другие и росли ли здесь при Блоке, понять было невозможно.

Куст шиповника, правда, действительно рос посреди двора перед неказистым флигелем, но вряд ли этот одинокий куст мог считаться куртиной.

Любе почему-то было обидно до слез. От того, что она не понимала, на что обижается, слезы так и просились у нее из глаз, и глаза делались от этого еще более узкими, чем обычно.

«Слезки на колесках» – так мама говорила, когда маленькая Жаннетта собиралась плакать. И напоминала, что глаза у нее от слез в щелки превратятся, и тогда все будут ее дразнить.

Во дворе все, кому не лень, Жаннетту в детстве и так дразнили за ее узкие глаза. Пока Федор Ильич не надавал по шее особо наглому Борьке Ужанкову; после этого дразнилки прекратились.

«Еще не хватало не пойми от чего перед всеми разреветься!» – сердито подумала Люба.

Она замедлила шаг, чтобы приотстать от всех и успокоиться. Унимать свои эмоции она умела быстро – дороги до усадебного дома должно было для этого вполне хватить.

Александра летела впереди всех, срывала колокольчики-ромашки и прямо на ходу плела из них венок.

Федор Ильич шел сразу вслед за ней и смотрел, как она летит, и слушал, как она напевает.

Где был при этом Сашкин кавалер, Люба не знала. Ей было достаточно, что Федор Ильич любуется Сашкой. Хоть она и видела только его спину, но точно знала, что любуется.

Кира шла позади всех – ага, вот как раз с Сашкиным кавалером и шла, беседуя. Люба обернулась и увидела обоих. Кира была не то чтобы толстая, но все же довольно тяжеловесная и всяких подвижных игр с детства не любила, потому сейчас и отстала. Ну а кавалер, наверное, отстал потому, что рассердился на Сашку, которая вдруг перестала обращать на него внимание.

– Ну, и зачем мы ехали? – громко и возмущенно произнесла Кира. – Дома-то нет!

– Кого дома нет? – усмехнулся Саня. – Блока?

Кира не только говорила, но и смотрела возмущенно, а он смотрел насмешливо.

– Не Блока, а просто никакого дома нет, – объяснила Кира.

Обстоятельность мешала ей понимать даже самый незамысловатый юмор.

Но усадебного дома действительно не было. Он только строился – вернее, только что был построен, и его как раз обшивали тесом.

– Стройка совсем как в предыдущем Шахматове, – заметил Федор Ильич.

В отличие от Сани он произнес это без всякой иронии, просто констатировал факт, сочувственно при этом глядя на расстроенное Сашкино лицо.

Сочувственное выражение его лица, когда он смотрит на Сашку, – это было для Любы уже слишком. Она замедлила шаг – так, чтобы Кира с Саней ее обогнали, – и, стараясь ступать потише, свернула с центральной аллеи в сторону, в заросли, которые, наверное, раньше были усадебным садом.

Впрочем, ступать потише она могла бы и не стараться: ее исчезновения и так никто не заметил.