Марина Маслова - Спляшем, Бетси, спляшем! Страница 30

Кое-какие материалы мне нужно было получить из Москвы и Ленинграда. Я начинаю переписку с Колей, он помогает мне, чем только может: присылает томик воспоминаний Анастасии Цветаевой и письмо от нее с бесценными сведениями о сестре. Марина Цветаева, которую я всегда боготворила, становится вместе с Анной Ахматовой центральной фигурой русской части моей книги. Наша переписка начинает носить более общий характер, мы пишем друг другу о себе, своей работе, своей жизни. Я знаю все, что происходит без меня в Ленинграде. Мне пишут сестра, Светлана, Елена и Сашка. Он пишет мне много о Коле. Я знаю от него, когда он болеет, когда он ссорится со Светланой или когда у него неприятности на работе. Коля, как историк искусства, прекрасно знающий период конца 19 — начала 20 века, не может себе позволить серьезно заниматься любимой темой. Оценка «упаднического» направления «Мира искусства» должна иметь весьма определенный характер. Его статьи лежат в ящике стола. Я его хорошо понимаю. Я сама сдерживаю себя, когда пишу русскую часть книги: я хочу быть лояльной, хотя очевидно, что революция уничтожила феномен творческого взлета русских женщин, разорвав жемчужное ожерелье, а остатки втоптав в навоз.

Ив немного ревнует к моим занятиям, стараясь всегда отвлечь меня и соблазнить совместной работой над его романом. Но зимой по вечерам я все-таки заканчиваю книгу и предлагаю ее к изданию. Она выходит в Женеве после Рождества на двух языках, итальянском и французском, и сразу после этого — во Франции и Англии. Весной, когда я собираюсь первый раз ехать домой навестить родных, мне поступает предложение перевести книгу на японский язык. К моему глубокому удивлению, меня приглашают прочитать лекции в феминистских организациях Франции и Англии, но я откладываю все на август и еду домой. Мысленно я всегда считала «домом» Ленинград.

Господи, я чуть не плакала, выходя из самолета. Как я соскучилась по дому, по нашей дурной жизни, которую мы всегда считали счастливой, да она такой и была: мы думали, что хотели, на последние деньги покупали билеты в театр, разговаривали и спорили ночами до рассвета за бутылкой сухого вина — мы внутренне всегда были свободны. А все наши бытовые неурядицы тогда, по молодости, не стоили выеденного яйца, и благополучие считалось предосудительным. Теперь я, благополучная жена состоятельного человека, обожаемая им и получившая возможность заниматься любимой работой так, как всегда хотела, стояла у таможенного контроля, и рыдания подступали к горлу от предвкушения того, что я почти не имела там: общения с моими дорогими людьми. Я опять мечтала сесть всем вместе за столом на кухне за бутылкой вина и говорить, говорить, обсуждать то, что никому в Швейцарии не придет в голову обсуждать во время вечеринки…

Я бросилась в объятия сестры, расцеловала мою подросшую племянницу, лепечущую приветствия сквозь букет ранних ромашек, которые она, зажав в кулаке, не хотела отдавать мне, несмотря на уговоры матери. Мы едем на Васильевский и останавливаемся на Стрелке. Я выхожу из машины и стою на моем любимом месте, где видна вся панорама Петропавловки и Зимнего дворца, и Нева широка и спокойна, отражая золоченый шпиль.

— Как Елена? — спрашиваю я, когда мы проезжаем мимо знакомого дома.

— Она ждет тебя. Знаешь, она ведь уже бабушка, у нее внук, но она еще его не видела, — и сестра переводит разговор на другое, — Как твой муж, все еще любит тебя?

-«Все еще»? Ты думаешь, что это может закончиться?

— Поверь моему опыту. Фейерверк не может длиться вечно.

— Ты ворчишь, как желчная старуха. Сейчас я развеселю тебя подарками.

И мы начинаем увлеченно болтать о тряпках.

К вечеру я собираюсь к Елене, привожу себя в порядок и варю кофе, но звонок в дверь отвлекает меня от плиты. Я открываю дверь и висну на шее у Коли.

— Коко, дорогой, вот и ты! — говорю я, поднимая к нему лицо.

Наш поцелуй длится долго-долго. Он не может оторваться от меня, мне тоже этого не хочется.

— Лиза, у тебя что-то горит на кухне, — его настойчивый голос возвращает меня в действительность из мгновения двухлетней давности.

— Это кофе! — я не делаю попыток оторваться от него и навести порядок на кухне, — Поцелуй меня еще!

Он целует мое лицо короткими нежными поцелуями и несколько раз — полураскрытые губы.

— Пошли спасать кофе. И еще — я голодный после работы.

— Ну, я не знаю, что есть в холодильнике, сестра что-то купила.

— Я забежал в «Европейскую».

— И эклеры есть?! — я в восторге, — Пир души!

Я варю свежий кофе, наливаю в чашки, пододвигаю Коле тарелку с бутербродами, сама беру эклер и в следующую минуту нос и губы мои в сахарной пудре.

— Бетси, ты делаешь это нарочно! Ты ведь уже большая девочка! — он внимательно смотрит на меня, — Хотя ты сейчас, как никогда, похожа на девочку. Ты молодеешь.

— Легкая жизнь, — легко соглашаюсь я, — Хотя я очень много работаю. Я привезла тебе наши книги. Они, правда, на французском, но моя — в английском переводе. Я тебе потом расскажу. Да, знаешь, меня теперь записали в феминистки, осенью поеду читать лекции в Лондон. Я — и в синих чулках, представляешь?! — я говорю это, а сама подставляю ему лицо и он, вздыхая, вытирает его.

— Ты какая-то чужая. Что в тебе изменилось? Раньше у тебя было очень одухотворенное выражение и очень печальное, что ли. А сейчас словно маска, очень красивая, но непроницаемая.

— Там никому моя душа не нужна. Там нужна молодость. Сплошной сыр.

— Что-что?

— Ну, чиз. Знаешь, когда фотографируют, говорят: скажите «чи-и-из!» Значит — улыбнитесь.

— Как тебе там живется?

— Ты знаешь, очень неплохо. Когда мне нужны материалы для работы — я еду в Женеву или Париж. Писать могу о чем угодно. Нет проблем. Хотя все стремятся найти тему для бестселлера, то есть обреченную на успех.

— Я не про то, — останавливает Коля.

— А… Сначала было интересно. Потом тоскливо. Домой все время хочется. Господи, как я по вас скучаю!

— А муж?

— А муж — он только в постели. Днем это соавтор или партнер по бизнесу. Мы написали три романа, последний — почти целиком я сама. Жаль, что ты по-французски не читаешь. Я тебе здесь переведу. Пишем мы на разных языках, Ив по-итальянски, я — на французском, мне так проще. У кого лучше получилось, тот текст и оставляем за основной.

— Бетси, ты опять не о том. Ты счастлива?

— Я устала любить любовь, Коля. Я хочу любить кого-нибудь.

— А его?

Я пожимаю плечами: — Я люблю его любовь ко мне. Вернее — его страсть ко мне, его вожделение. Это не такая любовь. Не знаю, я наверное очень требовательна? С Сергеем я не была такой. Я не получала сотой доли того, но я так его любила, что прощала все. А с Ивом — наоборот. Знаешь, там я об этом не думаю, — и я легкомысленно машу рукой, — Ну что, пошли к Елене?