Анна Матвеева - Небеса Страница 30

"Какие занятия? А, «Космея»! Как тебе сказать…"

Малыш крепко спал под наши разговоры и не проснулся до самого Сашенькиного возвращения.

Она открыла дверь и вошла в квартиру медленно, с искусственным выражением лица. Такие лица рисуют принцессам маленькие девочки — круглые глаза, брови дужками, полуоткрытый рот.

"Сегодня великий день, — сказала Сашенька, не видя ни спящего сына, ни Алешу, ни меня, и все же обращалась она к нам — поскольку в комнате больше никого не было. — Теперь я знаю, как мне быть и что мне делать".

Сестра медленно прошла в спальню, она с такой бережностью несла прямую спину, как будто вдруг узнала — та сделана из фарфора.

Я боялась взглянуть на Алешу.

"Это нормально, — сказал он. — Через полчаса из комнаты выйдет обычная Сашенька".

"Алеша, разве ты не видишь: ее зомбируют!"

Из спальни понеслось пение — Сашенька тянула непонятные слова, раскачивая голос, как качели. Я вспомнила — «строки».

Лапочкин вздохнул.

"Я только что говорил тебе, Глаша, что люблю свою жену и разрешаю ей все, иначе… — Он резко сбросил громкость. — Иначе она со мной разведется".

* * *

Часом раньше Алеша рассказывал, что Сашенька подсела на доктрины Бугровой крепко, как на кокаин.

"С утра полчаса строки, потом лекции, днем опять строки, тренинги, вечером выходы на орбиту…"

"Алеша, ты же понимаешь, ни на какие орбиты она не выходит. Все это бред, ей просто снесли крышу!"

Лапочкин вздыхал: "Я не столь категоричен. И потом, Сашенька, она ведь как ребенок. Это просто новая игрушка, как стройотряды или этот… твой…"

Я быстро кивнула — ни к чему углубляться.

Алеша вдруг затрещал пальцами, как будто они были деревянные, — раньше за ним не водилось такой привычки.

"Если ей там хорошо, пускай ходит, чего там. Они, конечно, ерундой занимаются, но ерунда невинная! Правда, в последнее время эта ее Степановна просит все больше денег: то на "Путеводную Звезду", то на семинар, то книжечку помочь издать… Неужели я для Сашеньки, да не найду денег?"

Лапочкин машинально переместил взгляд к книжным полкам, а я свой увела в противоположную сторону.

"У меня еще один бизнес появился, вообще новая пашня, разоткровенничался вдруг Алеша. — Я не один, конечно, работаю, с партнерами, но, знаешь, если все будет идти, как теперь, увезу Сашеньку с малышом в Швейцарию. Кантон, например, Во. Денег хватит на всю жизнь, до смерти будем в потолок плевать. — Заговорив о деньгах, Алеша сильно раскраснелся. — В Швейцарии ей будет не до "Космеи"", — говорил он, и я кивала, соглашалась.

Тут как раз пришла Сашенька и начала читать свои строки.

Когда она замолкала, мы молчали тоже. Пошелестев невидимыми нам страничками, она заводила новую серию, и мы начинали говорить. Наконец эта странная опера закончилась, и Сашенька действительно вышла из комнаты без странных перемен на лице: вполне былая и узнаваемая.

"Ну что, давай еще по чаю?" — спросила она, но я отказалась: надо было уходить, пока все спокойно. Сашенька вдруг начала уговаривать:

"Куда тебе торопиться, посиди еще. Алеша сейчас уедет на «стрелку», а мне одной тяжело с ним", — недовольный кивок в сторону Петрушкиной кроватки.

Я замялась. А Сашенька даже вспыхнула щеками, так обрадовалась.

"Алеша, а где у тебя "стрелка"?" — мне хотелось подбодрить Лапочкина, потому что он сидел такой поникший.

"На Трансмаше, — сказала Сашенька. — Алеша днюет и ночует на Трансмаше".

"Да ладно тебе, Сашенька. — Лапочкин молитвенно приподнял бесцветные брови. — Все, что я делаю, я делаю только для тебя. Ты же знаешь".

Голос его помягчел и расплавился, как шоколадная конфета, крепко зажатая в детской ладошке.

"Знаю — кивнула Сашенька. — Собирайся, а то опоздаешь. Глашка, раз уж ты все равно остаешься, я сбегаю в ночной магазин, ладно? У меня лак для волос закончился".

"Я могу купить, — бросился на амбразуру Лапочкин, но сестра отвергла эту жертву:

"Мне хочется пройтись после сегодняшнего. Это было так… так сильно! Жаль, что нельзя вам рассказать".

Сестра и Алеша вышли из дома друг за другом, а я осталась с Петрушкой.

Он спал на животике, положив голову набок. Я внимательно разглядывала толстенькие щечки, словно бы накачанные воздухом, и губки, очерченные красивой линией, и брови — как два серых перышка… Я очень долго сидела у кроватки, пока не почувствовала боль в затекшей спине. Разогнулась с трудом, видимо, слишком много времени провела в неудобной позе. В позвоночнике что-то щелкало — как таймер. Я сделала несколько кругов по комнате и остановилась возле книжных полок.

На высоте поднятой руки находилась последняя полка, уставленная книгами вперемешку с вазочками, статуэтками, шкатулками. Зачем-то я сняла с полки шкатулку.

Внутри, на красном ложе — старые квитанции, паспортные фотографии, где Лапочкин похож на молодого быка, еще какие-то бумаги. Мне стало стыдно непобедимого своего любопытства: вот, шарю по чужим полкам, пока хозяев нет. Я даже оглянулась на спящего Петрушку, олицетворявшего семью, чьи секреты я могла с легкостью обнаружить на полке. Водрузив шкатулку на место и пытаясь задраить пробоину в совести, я сняла с той же полки громоздкий альбом под названием "Удивительный Таймыр".

Открыла альбом и отпрянула назад, держа перед собой книгу на вытянутых руках: зеленый водопад денег лился на ковер и шуршал под моими ногами не хуже осенних листьев.

Теперь мне стало по-настоящему интересно.

"Таймыр" вместе с денежной начинкой вернулся на место, а я не без труда вызволила из плена его соседа — старый альбом для марок, явно унаследованный от предков. Я открыла его очень бережно — так раздевают тяжело больного человека.

Там снова были деньги — не менее зеленые, чем в «Таймыре». Считать я не решилась, но с первого взгляда видела, что в каждой книжке умещалось не меньше тысячи.

Сашенька не возвращалась, Петрушка спал, и, поставив альбом на место, я решилась исследовать еще один том — репродукции Карла Брюллова. Брюллов тоже не подвел.

Такие громоздкие книги в глянцевых суперобложках в прежние времена было принято ставить в самые нижние ряды — если хозяевам захочется прильнуть к искусству, то не надо будет ходить за ним далеко. У Лапочкиных альбомы стояли и наверху, и внизу, вначале мне показалось, что в этой вольнице нет никакой системы.

Все же система была — я довольно быстро догадалась.

Три верхние полки заняты книгами, которые ни в каком случае не смогли бы заинтересовать Сашеньку. Скучный Таймыр, скучные марки, скучный Брюллов сестра считала все это макулатурой. Обожаемый Шекспир стоял намного ниже, рядом торчали корешки альбомов Моне и Ренуара — видимо, Лапочкин привез их из Европы: у нас такие продавались тогда только на черном рынке. Сашенькины вкусы я знала хорошо, и все книги, которые могли быть ею вдруг востребованы, занимали соседние места.