Джуди Кэролайн - Мэгги и Джастина Страница 31

Она снова принялась перебирать различные предположения, отравляя свое сердце горечью, которую она находила на дне каждого из них, постоянно наталкиваясь на свое неведение, на эту стену, отделявшую ее от Лиона и мешавшую ей узнать его как следует.

Ливень, Ливень, зачем ты так скрытен? От твоего слуги можно узнать гораздо больше, чем от тебя. А может быть, ты вовсе не скрытен? Может быть, у тебя просто нет времени? Может быть, я сама виновата в том, что ты не хочешь мне ничего рассказывать? Каждый раз, когда ты хотел посоветоваться со мной или поговорить о каких-то делах, я махала руками и, не желая тебя слышать, уходила из комнаты. Я говорила тебе, что мне не интересно вникать в проблемы Европейского Сообщества и взаимоотношений между континентальными державами и Великобританией. Наверное, тебе просто надоело каждый раз наталкиваться на мое нежелание тебя слушать, и ты перестал докучать мне своими разговорами. Джастина подняла голову, и ее взор неподвижно остановился вдали, на башнях Тауэра. Луч солнца, прорвавшийся между облаков, золотил их. Голова Джастины, обремененная сталкивавшимися в ней беспорядочными мыслями, была тяжела. Это было мучительно. Ей хотелось снова заинтересоваться городом, вновь обрести утраченную безмятежность прежних дней, когда она была свободной актрисой, вновь хотелось скользить по океану крыш и шпилей спокойным взглядом. Сколько раз в такие ясные часы неизведанность огромного города убаюкивала ее умиленно-нежной мечтой!

А между тем Лондон постепенно озарялся солнцем. За первым лучом, павшим на башни Тауэра, засверкали другие, наводнявшие город светом.

Разраставшееся солнце разрывало жалкие тучи, и кварталы обозначились пестротою света и тени. Огромная часть неба над центром города, испещренная круглыми пятнами света, казалась тигровой шкурой, раскинутой над старинными зданиями. Очертания изменялись по прихоти ветра, уносившего облака.

По серебрившейся в лучах солнца поверхности крыш с одинаковой немой мягкостью скользили в одном и том же направлении черные тени. Среди них были огромные, плывшие с величавостью адмиральских суда. Их окружали меньшие, соблюдавшие симметрию эскадры, плывущие в боевом порядке.

Гигантская удлиненная тень, похожая на пресмыкающееся, разинув пасть, на мгновение пересекла Лондон, словно собираясь поглотить его. И когда, уменьшившись до размера земляного червя, она затерялась на горизонте, то луч, брызгавший светом из прорыва облака, упал на освобожденное ею место. Джастина увидела, как золотая пыль сеялась подобно тончайшему песку, раздвигалась широким конусом, сыпалась непривычным дождем на Темзу и деревья в Сент-Джеймсском парке, обрызгивая их пляшущим светом. Еще долго длился этот ливень искр, непрерывно распылявшийся подобно ракетам.

Джастина подумала о том, что ей нужно отказаться от глупых мыслей и подозрений в отношении Лиона. С чем она должна сражаться? С его сердцем? Если она не сможет удержать Лиона рядом с собой, то это будет вполне справедливым возмездием за те годы, которые она провела в ледяном бесстрастии, а потом и вдали от него. А ведь она когда-то так гордилась тем, что никто из мужчин не мог овладеть ее сердцем. И вот пожалуйста: сначала Лион, потом Стэн, сейчас опять Лион. И она мучится, ее не удовлетворяют отношения ни с тем, ни с другим. Она снова видела себя девушкой в католическом колледже, где ее больше интересовали запретные плотские темы, нежели уроки богословия. Она вдруг увидела перед собой лицо Артура Лестренжа, который и в сорок лет играл героев-любовников в театре Альберта Джонса. Она видела себя рядом с этим большим ребенком, который целовал ей грудь. Видела себя легкомысленной актрисой, видела себя во все часы своей жизни идущей все тем же шагом, все по той же дороге без единого волнения, которое бы нарушило это ее спокойствие, вплоть до встречи со Стэном…

Подумать только, неужели она сейчас снова влюбилась в Лиона? Почему же ей так плохо без него? Где-то в глубине ее души плакала настоящая грусть. Это была какая-то внутренняя тревога, окрашенная ощущением тьмы и пустоты. Тогда она стала оправдываться перед собой: разве она обманывает Лиона? Ведь он сейчас предоставил ей полную свободу, она могла бы располагать своими чувствами как хотела. Но Джастина любит его и сохраняет ему верность. Она наконец-то поняла, что любит Лиона и безумно желает видеть его, ощущать его тело. Страсть созревала в ней с каждым днем, пока она предавалась воспоминаниям.

Тем временем вид неба изменился. Солнце, поднявшееся к самому зениту, раздвинуло последние тучи и засверкало во всем блеске. Сияние воспламенило лазурь. В глубине горизонта громады домов надвигались огромными глыбами кармина, окаймленные яркой камедью. Флотилия облачков, медленно плывших в глубине неба над Лондоном, покрылась пурпурными парусами. Протянутая над Тауэром тонкая сеть белого шелка теперь казалась связанной из золотой тесьмы, ровные петли которой готовились ловить восходившие на небе звезды. Под этим пылающим сводом простирался город, весь серебрившийся, перерезанный длинными полосами теней.

Где-то там, на широких площадях и покрытых брусчаткой улицах, толпились туристы, разглядывавшие памятники и колонны, плечистых гвардейцев в меховых шапках и бронзовые символы ушедших эпох. Там, в перекрестье солнечных лучей, по улицам двигались старомодные черные такси и двухэтажные автобусы.

Под окнами дома на Парк-Лейн прошла группа священнослужителей в строгих черных сутанах с белыми воротничками. Прохожие и автомобили исчезали в лабиринтах улиц, шумом напоминая о том, что день был в самом разгаре.

Вдалеке, за крышами домов, великолепные зеленые вязы Сент-Джеймсского парка тянулись темной массой, прорезаемой солнцем. Где-то там, между каменных берегов, озаренных косыми лучами солнца, катила свои неспешные воды Темза. Солнце, казалось, заполнило все небо, рассыпая вокруг золотые лучи. Казалось, что это был слиток золота, вышедший в зенит из невидимого тигеля. Справа и слева от взгляда Джастины темнели огромные дома и церкви. Косые лучи еще дальше протянулись над Лондоном. Безмерно выросшая тень купола Британского музея закрывала полквартала. Башни храмов, колонны, шпили исчертили черным правый берег Темзы. Ряды фасадов, углубления улиц, возвышающиеся над ними островки крыш горели с меньшей яркостью. Огненные отсветы мерцали на потемневших стеклах окон, как будто дома рассыпались тлеющими углями. Где-то звонили колокола, катился и замирал смутный рокот. Небо, с наступлением дня раскинувшееся еще шире, расстилало над ярко освещенным городом ярко-голубой, с прожилками золота и пурпура, округлявшийся покров.