Дженнифер Блейк - Дерзкие мечты Страница 32

Мысль о том, что она должна неподвижно сидеть, пока Аллин будет пристально разглядывать ее взглядом художника, наполняла ее душу ужасом. Она проведет с ним наедине целую вечность. Что она может сказать ему? О чем им говорить в течение такого долгого времени? Чего он ждет от нее? Допустила ли она в своем поведении нечто такое, что могло позволить ему совершить вольность по отношению к ней? Было ли это то, чего он хотел от нее? Было ли это ее желанием?

Она повернула голову на подушке и провела рукой по глазам. И как только она могла подумать такое? Разве может это быть ее желанием? Как она могла вообразить, что в этом есть какое-то удовольствие? Нет, этот путь приведет ее к опасностям и страданиям. Время пролетит слишком быстро, портрет будет закончен, и что дальше?

Вайолетт хотела бы понимать себя лучше, желала, чтобы ее характер не был столь нерешительным. Она завидовала таким женщинам, как Клотильда, которые могли всем сердцем отдаться мужчине и никогда не оглядываться назад, никогда не задавать себе вопросов о морали и разумности своих поступков. Как хорошо никогда не подвергаться пытке этих сомнений, никогда не иметь нужды лгать, не задумываться о том, можно ли взвесить радость и боль и вычислить, что из них весомее.

Как прекрасно было бы, если бы она могла просто сказать себе, что ничего нельзя сделать, что ее чувства сильнее воли к сопротивлению. Но она еще не была уверена в своих чувствах. Пока еще не была. Если она испугается и не пойдет, возможно, ей никогда уже больше не удастся увидеть Аллина.

Эта мысль придала ей сил, и она решительно покинула постель. Хлопоты по выбору и подготовке платья с нижними юбками, кружевным воротником и украшениями, а также разговоры со служанкой о прическе помогли Вайолетт убить время. Сам процесс одевания продолжался до того момента, когда она должна была выходить из гостиницы вместе с Герминой. Необходимость сохранять самообладание перед служанкой удерживала ее от того, чтобы остановить экипаж и вернуться в гостиницу.

Аллин жил в районе Ситэ — острова посреди Сены, имеющего форму нагруженной землей баржи, прикрепленной на вечной стоянке в центре реки. Дом Аллина — старинное каменное здание, узкое и темное, с водосточными трубами, имевшими вид каменных чудищ, почти разрушенных временем, — находился рядом с Нотр-Дам, словно укрываясь в его тени. Им открыла полная женщина с проницательным взглядом, в скромной одежде экономки. Она проводила их наверх по винтовой лестнице и, распахнув дверь в просторную приемную, обставленную как гостиная, объявила о прибытии Вайолетт и отступила в сторону, пропуская гостей.

Две стены высокой узкой комнаты занимали огромные окна, пропускавшие внутрь ровный белый свет с северной, несолнечной стороны. Выполненный в старинном стиле резной потолок с позолотой между тяжелыми балками потемнел от огня, в течение двухсот лет разводимого на выщербленных камнях камина, находившегося в глубине комнаты. Тяжелая старинная мебель состояла из нескольких стульев, широченного дивана, покрытого шелковыми шалями с кистями, рисунок которых напоминал персидские сады, и длинного обеденного стола у стены с высокими светильниками. В центре комнаты находился помост с креслом, покрытым темно-красной парчой. Перед помостом возвышался мольберт с чистым холстом.

Стоя у стола, Аллин сосредоточенно рассматривал серию набросков. Он повернулся и с радостным восклицанием поспешил навстречу гостям, произнося приветствия. Им были предложены пирожные с чаем или вином. Экономка тут же отправилась за подносом с угощением, а Аллин подвел Вайолетт к столу, за которым он работал.

— Прежде чем мы начнем, я хочу, чтобы вы это посмотрели.

Многочисленные наброски изображали Вайолетт с разным выражением лица: серьезным и смеющимся, сомневающимся и доверчивым, с каплями дождя на ресницах и после того, как они высохли. На одном из них Вайолетт смотрела на букет анютиных глазок, на другом она держала в руке розу. Среди набросков были фрагменты ее губ, уха, изгиба подбородка, положения пальцев в момент, когда она протягивает руку. Все было очень тщательно прорисовано, каждый рисунок подписан и датирован.

— Здесь те наброски, которые я счел достойными вашего внимания, — пояснил Аллин. Вайолетт глубоко вздохнула.

— Не могу поверить, что вы могли… но вы обманули меня. Вы настоящий художник.

— Я рисовал для своего собственного удовольствия, по памяти. Сейчас, показывая их вам, я хочу развеять ваши сомнения, что, возможно, вы не напрасно доверились мне.

Неподдельная искренность, звучавшая в его голосе, всколыхнула чувства Вайолетт. Трепетное волнение охватило все ее существо и горячей волной прилило к лицу. Преодолевая смущение, она произнесла:

— Я никогда не сомневалась в этом.

— Вы очень добры, хотя у меня были основания на это рассчитывать. Обещаю вам, что вы не пожалеете о том, что пришли ко мне.

Возвращение экономки прервало их беседу. Аллин указал на место у камина, куда следовало поставить поднос с угощением. Одарив Термину теплой улыбкой, он обратился к Вайолетт деловым тоном:

— Когда я рисую натуру, присутствие третьего лица мешает мне сосредоточиться. Может быть, вашей горничной больше понравятся пирожные и вино внизу, у мадам Мейллард? А если она вам понадобится, вы всегда сможете ее позвать.

Вайолетт пристально посмотрела на него. В открытом взгляде его серых глаз не было ничего такого, что заставило бы ее бояться остаться с ним наедине. Она согласилась и последовала за ним к камину, в то время как экономка увела Термину, мягко, но решительно закрыв за собой дверь.

Аллин наполнил вином кроваво-красного цвета красивые хрустальные бокалы с золотыми ободками. Один бокал он предложил Вайолетт и, подождав, пока она сядет, занял стул подле нее.

Он сделал глоток вина, продолжая неотрывно смотреть на нее. Его пальцы так крепко сжимали ножку бокала, что, казалось, она вот-вот треснет. Наконец он сказал:

— Я не могу поверить, что вы здесь.

— Я тоже. — Вайолетт неуверенно улыбнулась. Она хотела выпить вина, чтобы немного успокоиться, но боялась расплескать его, если попытается это сделать. Не решаясь поднять глаза, она смотрела мимо него на серебряный поднос у камина, на котором громоздились кипы конвертов из веленевой бумаги, похожие на те, в каких обычно присылают приглашения.

Аллин смущенно проследил за направлением ее взгляда, затем снова посмотрел на нее.

— Я так много хотел сказать вам, что теперь не знаю, с чего начать. Вот вы сидите сейчас передо мной, и мне хочется, чтобы это мгновение никогда не кончилось…

— Прошу вас… — прервала она его еле слышно.