Фэй Уэлдон - Сестрички Страница 32

Эльза поднимает свои голубые очи.

— Виктор, я уеду отсюда с тобой, не раньше, — говорит она.

Он накладывает себе изрядную порцию шоколадного мусса. С Дженис, вдруг вспомнилось ему, такие блюда он ел каждый вечер. И в животе не урчало от бесконечного бурого риса, полусырых овощей и орехов. Углеводы, грубая клетчатка, белки, все просчитано, все в строгой пропорции, все подчинено идеалу долгожительства и профилактике канцерогенных заболеваний… А нужно ли ему долгожительство с Эльзой? Может, лучше ранняя смерть с Дженис? Если бы я предлагал Дженис поехать завтра на станцию, она согласилась бы, думает Виктор. Дженис моя жена. А Эльза — машинистка.

— Ты что, стыдишься меня? — наступает Эльза.

— Не стыжусь, — осторожно говорит Виктор. Лгать он ненавидит. Для него это унизительный, недостойный акт. Но и отказаться ото лжи во спасение он не может, как не может причинить боль другому. — Дело в том, что Дженис и Уэнди относятся к жизни серьезно, а ты нет. Я не хочу, чтобы им было больно. Для женщины в возрасте моей жены ужасным ударом будет узнать, что кто-то занял ее место. У тебя впереди вся жизнь, а у нее все в прошлом. И для Уэнди будет переживанием выяснить, что у вас с ней совпадает день рождения. Я уж не говорю о фрейдистской стороне этого дела. Сам я как-то не сообразил, пока Джемма не сказала…

— Я к своей жизни отношусь вполне серьезно, — негодует Эльза.

— Эльза, дорогая, ты ошибаешься! — восклицает Виктор. — Я и люблю-то тебя за то, что ты несерьезна. Разве непонятно? Девятнадцатилетние девушки как раз и славятся своей беспечностью, даже безалаберностью и очаровательным индивидуализмом.

— А мне пока восемнадцать, — возражает Эльза. — Завтра еще не наступило. И прошу тебя, не мудри. Не порти мне день рождения.

— Не порти мне день рождения, — передразнивает Виктор. — Послушай сама, что ты говоришь! И ты еще будешь уверять меня, что относишься к жизни серьезно. Посмотри, с какой легкостью ты бросила родной дом — в порыве юношеского раздражения! Посмотри, как рассталась с работой — ни секунды не колебалась. И около меня ты оказалась по сиюминутной прихоти.

— Порывы, колебания, прихоти! — возмущается Эльза. — Это была любовь. Я полюбила тебя.

— Любовь прекрасно объясняет многое, но конкретным поводом для тебя была не любовь. Я же обратил внимание, что «любить» ты употребила в прошедшем времени. По крайней мере, у тебя хватило смелости и честности заявить об этом. Что же, все ясно. Мысли твои заняты Хэмишем. Тебе интересен этот похотливый толстосум. Секс для тебя тоже категория несерьезная, скорее азартная.

— Все, что тебя волнует, это твоя ветхая библиотечная лестница. Для тебя вещь важнее живой души.

Виктор берет свою чашку и выходит на открытую веранду. Он будет пить кофе здесь. Ему ни к чему такие пререкания. Дженис, кстати, крайне редко вступала с ним в перебранку.

Эльза идет звонить Марине, и скоро ей становится легче на сердце, потому что она всласть обсудила с подружкой сексуальные выверты Виктора и тем самым отомстила ему. Довольна и Марина: она поделилась переживаниями своей приятельницы, любовник которой склонен к вуаеризму.

— Знаешь, я бы с удовольствием окунулась в твои проблемы, Эльза, — в конце концов признается Марина. — Честное слово, завидую.

Вспыхивает цепь фонарей вокруг бассейна в парке, и мгновенно исчезает лунный свет. Там, где только что на фоне густо-звездного ночного неба серебрились остроконечные и округлые очертания деревьев, теперь зияет бархатная чернота, и на ее мягких складках — бриллиантово-голубой бассейн. Виктор уходит в дом, раздраженный таким кощунством по отношению к природе.

Элис катит Джемму к бассейну. За ними бредет Эльза. На Элис черный закрытый купальник, а Джемма завернута в белый шелковый балахон. Горячий воздух, который гонят кондиционеры у бассейна, нагревает и без того душную ночь.

— Ты сбежала, — с укоризной заявляет Джемма. — Испортила майонез и сбежала. Юные девицы не охотницы отвечать за последствия своих действий. И с Элис ты толком не познакомилась. А ведь я с ней возилась, когда она еще была маленькой девочкой. Теперь она со мной возится. Элис — первоклассный психотерапевт. Она собирается вновь поставить меня на ноги, правда, Элис?

— Тебе надо только убедить себя, что ты можешь ходить, и ты пойдешь, — громко чеканит Элис. — Ты просто ленива, эгоистична и избалована.

— У меня истерический паралич, — объявляет Джемма, — вряд ли это моя вина, Элис. Как ты все-таки старомодна.

Эльза разевает рот. Джемма сияет.

— На самом деле у меня нет никакой патологии, — говорит Джемма, — кроме, пожалуй, того, что я больше десяти лет не могу ходить.

Она звонко хлопает в ладоши, после чего предлагает Эльзе стакан молока, а себе с Элис берет два виски. Пригубив, Элис начинает разворачивать шелковый балахон.

— Сняла бы ты эти дурацкие бусы, — говорит она.

— Их носила моя мать, — возражает Джемма, цепляясь за ожерелье.

— Одна из немногих ее заслуг, — замечает Элис, опуская Джемму в воду. Загорелые сильные руки с легкостью держат белое нагое тело. Джемма в восторге начинает барахтаться. Ее стан строен и гибок, руки тонки, а ноги хоть и неподвижны, но совершенны по форме.

Элис спрыгивает в бассейн, подхватывает Джемму за талию и осторожно переворачивает ее на спину. Джемма бьет по воде белыми руками, устраивая фонтаны брызг, а ноги безжизненно болтаются на поверхности.

— Толкайся ногами, Джемма, — командует Элис, — толкайся что есть сил!

— Не могу-у, — стонет Джемма.

— Вернее, не хочу-у, — передразнивает Элис, — я вот сейчас отпущу тебя! Греби, толкайся или пойдешь на дно.

Она действительно убирает руки, но Джемма, похоже, намерена утонуть всерьез, поэтому Элис приходится не только ее схватить, но и голову поддерживать над водой.

— Это ожерелье, — уверяет Джемма, — оно тянет меня вниз.

— Тогда сними его.

— Не сниму.

Джемма как поплавок выныривает наружу, радуясь тому, как щекотно стекает с нее вода.

Лобковые волосы у нее сбриты, что придает телу одновременно порочный и невинный вид. Кажется, что оно принадлежит ребенку, хотя признаки возраста налицо. Тело Джеммы, избавленное от разрушительных сил беременности, похоже, начало увядать, не созрев окончательно, как стерилизованное молоко, которое тухнет и портится, но никогда не превращается в пышную, бодряще-кислую простоквашу.

— Я оставила тебе работу для перепечатки, — сообщает она Эльзе, когда Элис снова усаживает ее в кресло. — Видела?

— Видела, — отвечает Эльза. — Сделаю утром.