Джанет Дейли - Маскарад Страница 32

12

Нэтти унесла грязные тарелки, Гейб и Фрезер Жардины встали из-за стола, а через несколько минут их машина уже отъехала от дома. Девушка осталась в столовой наедине с матерью. Она молча пила кофе, почему-то не решаясь прервать напряженную паузу.

– Реми, – Сибилла старалась говорить непринужденно, но дочь все равно почувствовала в ее голосе фальшь. – Я не хочу, чтобы после разговора о клинике у тебя сложилось неправильное представление о наших намерениях.

– Давай не будем об этом, мама. Я не поеду – и точка.

– Но мы искренне верим, что там тебе будет лучше.

Реми стало стыдно за свою резкость.

– Спасибо за заботу, но…

– Ах, ну причем тут «спасибо», Реми! – ласково улыбнулась мать. – Мы же твои родители! Мы тебя любим.

– Я знаю, – вздохнула Реми, сожалея о своей отчужденности от близких. И родные, и этот дом – все казалось ей незнакомым.

Она машинально посмотрела по сторонам, пытаясь припомнить хоть какую-нибудь вещицу. Взгляд ее упал на чашу, стоявшую на сервировочном столике. Севрский фарфор… на синем фоне, обильно украшенном позолотой, были изображены версальские сады. Внутренний голос привычно подсказал Реми, что это начало девятнадцатого века, золотой век так называемого топографического фарфора; чаша попала к Жардинам в незапамятные времена и с тех пор передается из поколения в поколение как семейная реликвия.

– Это часть сервиза? – спросила Реми у матери.

У нее возникло ощущение, будто она уже пыталась когда-то это выяснить.

– Ты всегда так считала, но, насколько я помню, не смогла найти подтверждения своей догадке, – ответила мать. – Зато года два назад тебе удалось обнаружить подлинный эскиз рисунка. Он где-то здесь, в доме, только я не знаю, где именно. – Сибилла осторожно поставила кофейную чашку на блюдце и с любопытством посмотрела на дочь. – А почему ты спрашиваешь? Ты что-то припоминаешь?

– Нет, – покачала головой Реми. – Но мне показалось, мы с тобой когда-то об этом говорили.

– Ой, совсем забыла! – вдруг спохватилась мать. – Тебе же звонила Паула. Она узнала о твоем возвращении и приглашает тебя сегодня вечером в гости. Просто поразительно, с какой быстротой разносятся по городу новости!

– А кто такая Паула?

– Паула Мичелс. Вернее, это ее девичья фамилия, она ведь вышла за Дэрила Гейлорда. Вы с детства были очень дружны: ты, Паула и Дженни Дантон.

Реми сокрушенно покачала головой.

– Не помню. Никого не помню.

– Не расстраивайся, милая… Со временем память к тебе вернется.

– Надеюсь, что да, – пробормотала Реми, уныло гадая, долго ли придется этого дожидаться. – Наверное, мне нужно перезвонить Пауле?

– Необязательно. Я сказала, что ты не сможешь прийти. Ты… не против?

– Нет, конечно.

– Я надеялась, ты захочешь провести этот вечер с нами, – пояснила Сибилла и встрепенулась, поглядев в окно: – О, нам привезли цветы! Надеюсь, они не такие чахлые, как на прошлой неделе. В тот раз маргаритки моментально поникли, а лепестки лилий почернели по краям. К сожалению, когда пришел посыльный, меня не было дома. Я-то ни за что не согласилась бы принять цветы в таком виде! Представляешь мое положение? До прихода гостей – мы пригласили на ужин Жираров и Дантонов – оставалось меньше двух часов! Что было делать? Пришлось обрезать ножницами темные ободки и обматывать проволокой стебельки маргариток, чтобы составить хоть парочку приличных букетов… И розы в тот раз оказались никудышными – не простояли даже трех дней! Я страшно рассердилась и предупредила Роберта, что, если он снова меня подведет, я возвращу ему цветы и впредь буду заказывать их в другом месте.

Мать убрала с колен льняную салфетку и положила ее рядом с блюдечком.

– Ты извини, Реми, но я должна посмотреть, что нам прислали сегодня.

– Да-да, конечно.

Сибилла торопливо вышла из комнаты. Реми тоже встала из-за стола – сидеть в одиночестве ей не хотелось, кофе она уже допила.

Не зная, чем заняться, она прошла по просторному холлу и очутилась в парадной гостиной.

Как ни странно, эта роскошная комната с высоким расписным потолком не напоминала музейный зал, а была вполне обжитой и уютной. На трюмо эпохи Луи Наполеона была навалена груда журналов, кто-то небрежно бросил белый кашемировый плед на спинку старинного дивана с бордовой обивкой. Рядом стояло несколько стульев из гарнитура викторианской эпохи. На подлокотнике удобного кресла, обтянутого бежевым бархатом, Реми заметила мамины пяльцы и изящную коробочку для рукоделия.

Реми рассеянно провела рукой по крышке секретера, задвинутого в угол у окна. Интересно, не за ним ли она делала уроки?.. На окнах висели светло-коричневые шторы, а пол устилали узорчатые желтоватые половики. В старину такие лежали в доме любого плантатора. Теперь это опять вошло в моду. Взгляд девушки скользнул по камину из черного мрамора, по персидскому ковру, сочные краски которого гармонировали со шторами и мебельной обивкой…

Все казалось ей чужим, хотя она наверняка провела в этой комнате значительную часть своей жизни…

Подавив печальный вздох, Реми вышла в большую прихожую, украшением которой служила изящная лестница из красного дерева. Лепной потолок, изысканная розетка, бронзовая люстра. Голубые обои воспроизводят исторические сцены кисти Дюфура. Кипарисовый паркет покрыт брюссельским ковром.

Что-то вдруг шевельнулось в памяти Реми. Она закрыла глаза… Интерьер был тот же, только на резных перилах лестницы зеленели гирлянды из блестящих листьев магнолии. Из далекого прошлого до Реми донесся веселый смех, и она увидела себя ребенком. Вот она сбегает вниз по ступенькам, спеша обогнать Гейба и первой встретить Санта-Клауса. Когда Реми была маленькой, она называла его на французский манер «Папа́ Ноэль».

Затем из тумана выступило следующее воспоминание… Карнавал. В тот год она впервые, как говорили в старину, «выехала в свет» и блистала на балах. Она спускается по ступенькам… На ней прелестное атласное платье с белоснежными кружевами и бисерной вышивкой. А вот она в другом бальном платье, расшитом жемчугом… К восторгу матери, ее выбрали королевой двух балов. Почти никто не удостаивался столь высокой чести. Это была дань уважения могущественному семейству Жардин.

Реми нахмурилась, пытаясь вспомнить, как она сама отнеслась к своему триумфу. Нравилась ли ей светская кутерьма или она участвовала в балах, банкетах и вечеринках неохотно, считая их пустой тратой времени? Нет, пожалуй, правильнее третье: она относилась к этому как к тяжелой, но необходимой повинности.

«Ты не можешь вести себя как тебе заблагорассудится, ведь ты Реми Жардин!» – прозвучал в памяти строгий голос.