Маргарита Полякова - Декамертон Страница 32

– Сереж, солнышко, объясни, тебе зачем это все надо?

– А что? Ты мне нравишься.

Это было довольно неожиданно с Сережкиной стороны. Я пораскинула мозгами и решила, что идея довольно неплохая. Постоянного бойфренда у меня на тот момент все равно не было, а сидеть в гордом одиночестве хотелось не очень. Дело решила Маринка, сделавшая мне очередную гадость.

Ольга задумалась. Почему когда вспоминаешь прошлое, вспоминается что-то светлое, теплое, а о плохом как-то не вспоминается? Сначала думаешь, что все еще впереди, а потом понимаешь, что все самое забавное и оригинальное ты уже пережил. Да, впереди еще будут живые праздники, но это уже не то. Набираешься опыта, взрослеешь и понимаешь, что больше уже не сможешь, как раньше безоглядно жить, чувствовать, верить, любить, желать. Накапливается усталость и цинизм. Блекнут яркие краски, появляется умение видеть людей насквозь и в жизни больше не остается чудес. Мало того, из нее уходит новизна. Много прошлых лиц и имен исчезнет из памяти, и не со всеми друзьями по прошествии времени ты захочешь здороваться. И все-таки никогда не перестаешь удивляться преподносимым тебе жизнью сюрпризам.

Ольга хмыкнула. Отношения с Сережкой казались ей в забавной игрой. Помереть со смеху – им все поверили! Ольга помнила, как Сережка за ней заходил, и они мозолили глаза всем своим старым знакомым. Она до сих пор не могла понять – что же на самом деле произошло. Вошел Сережка в роль или действительно что-то почувствовал? Почему ему надоело просто быть с нею рядом? Почему ему захотелось большего? Что же он говорил ей тогда в "Рождественском" за бутылочкой пива? Сережка хотел, чтобы Ольга забыла о их спектакле. Он говорил, что она классная женщина, что она нравится ему сама по себе, что ему наплевать на Маринку… Сергей говорил о том, что между ними вполне могло бы что-нибудь быть, и о том, что раньше он был дураком, раз не разглядел ее сразу. Он хотел начать все снова. Просто с того факта, что они знакомы. Ольга помнила, как Сережка сгреб ладонями ее руки, притянул их к себе и уткнулся в них носом. Она даже помнила, как у нее внутри что-то екнуло, а на лице нарисовалась счастливая улыбка. Интересно, когда женщины потеряют свою глупую способность любить мужиков ушами? Ольга хмыкнула, вспомнив, как Сережка в тот вечер провожал ее до дома, и как они часа два самозабвенно целовались у нее в подъезде, после чего Сережка помчался на последний автобус, а она поднялась домой. Не раздеваясь, Ольга засела за гадальные карты и (естественно) оказалось, что Сергей ее очень любит. Ольга улыбнулась. Иногда память – это очень хорошая вещь.

Я не помню, сколько прошло дней. Помню только, что поздний октябрьский вечер был мокрым, холодным и мерзопакостным. Я пришла с улицы, переоделась и протянула ноги к батарее. Через полчаса раздался звонок, на пороге появился мокрый Сережка и сказал, что он опоздал на последний автобус. Я прекрасно знала, что он врет, но сделалась от этого только счастливее. Направив Сергея греться к батарее, я пошла готовить ему ужин и кофе. Потом, когда мы сидели с ним на кухне, я посмотрела на часы.

– Вот теперь ты точно опоздал на последний автобус. – Сережка поднял глаза и рассмеялся. Потом пошел в прихожку и достал из своего пакета бутылку "Киндзмараули" и диск Жан Мишель Жарра.

– Это тебе.

Я обалдела. А когда он ко всему прочему достал мне из пакета книжку Кинга "Мареновая роза", я поняла, что жутко его люблю. Сережка смотрел, улыбаясь, на мои восторги и пил кофе.

Мне нравятся люди, которые никуда не торопятся. Конечно, есть свой кайф в быстроте, натиске, стремительности… Иногда это даже предпочтительнее. А иногда… Сережка поставил Жан Мишель Жарра и увлек меня танцевать. В окно рвались ветер и дождь, по улице шли замерзшие прохожие, а мы в полусумраке комнаты пробовали друг друга на вкус. Сережка пах "LM"-мом и мужским одеколоном.

Все началось с легкого дурачества. Мы танцевали, почти не касаясь друг друга. Мы устроили импровизированное представление, чувственное и нежное. Когда Сережка находился у меня за спиной, он сжал руками мои плечи и скользнул губами по моей шее. Напряжение возросло. Мы оказались на полу, и музыка кончилась. Я хотела встать и перевернуть кассету, но Сережка меня не пустил. Мы сидели и целовались, и пальцы Сергея легко справились с застежкой моего платья. Я убей не помню, как мы оказались в постели, и когда к музыке октябрьских дождей снова примешался Жан Мишель Жарр.

Дождь продолжался весь следующий день, и мы проспали. Я открыла глаза и улыбнулась новому дню. Сережка еще спал. Во сне мужчины кажутся спокойными, умиротворенными, даже беззащитными. Я тихо встала, сполоснулась под душем и пошла на кухню. Судя по времени, я должна была приготовить нечто среднее между завтраком и обедом. Вообще-то всегда я довольствовалась чаем, но когда в доме появляется мужчина, все встает с ног на голову. Отварив пельменей я пошла будить Сережку. Будить?! Да это просто кощунство – будить спящего мужчину!

Я прилегла рядом и удобно устроилась у Сережки на груди. Сережка не проснулся, только машинально обнял меня рукой. Тогда я принялась его тихонько тормошить. Сережка приоткрыл глаза, сонно потянулся, привстал на постели и притянул меня к себе.

– Блин, Ольга, какой кайф проснуться и увидеть тебя рядом! Что, уже утро и пора вставать?

– Уже обед почти, мы с тобой все проспали.

– Нда? Ну если мы все равно проспали, то торопится некуда, погода на улице мерзкая…

– Сереж, пельмени остынут…

– Е-мое, ты такая классная женщина вообще!

– Они совсем остынут, Сереж…

– Кто?!

– Пельмени.

– Какие пельмени в 3 часа ночи? Ты что, меня с ума свести хочешь?

– Сергей!…

Он ушел от меня ближе к вечеру, и остаток дня я так и провела в постели в обнимку с подушкой. Я была счастлива, и я мечтала. Много ли надо для полного счастья женщине, если в ней нет ни могучего ума, ни пленяющей красоты? Ей надо, чтобы ее любили. Только и всего. Так просто и так сложно. Мужчины посмеиваются над женской влюбчивостью, привыкаемостью, зависимостью. Не понимая, что это подчас не совсем зависит от нас. Это не нехватка ума, это какое-то генетическое женское свойство. Такое же неискоренимое, как стремление мужчин быть иногда героями. Я не могу сказать, что была в то время наивной и глупой. Отнюдь. Я достаточно знала жизнь, чтобы не ждать от нее чудес. Но я женщина. Всего-навсего женщина. И не могу не думать о том, что же будет завтра. Ну да, я дура. Такая же дура, как и все остальные. Мне улыбнулись чуть больше обычного, и я верю, что я интересна. Мне рады при встрече, и я начинаю верить, что я нравлюсь. Меня целуют, и я готова верить, что я нужна. Со мной спят, и мне хотелось бы верить, что меня любят. Я начинаю гадать, мечтать, вспоминать и писать стихи. Бесполезно пытаться бороться или заставить забыть. Ничего не выйдет.