Берт Хэршфельд - Акапулько Страница 32

Чарльз снова ее поцеловал.

— Что-то не так? — спросила она.

— Ничего.

«Тео, и Бетти Саймонз, и Вера Май…» — он вздрогнул и снова почувствовал холод.

— Это кайф, — сказала она, вставая на колени. Она сняла серапе и отшвырнула его; теперь ее груди казались двумя огромными белыми мишенями, а волосы на лобке высохли и потеряли свой мокрый блеск.

— Кайф, — повторил он вслед за Беки.

— Потрогай меня там.

Он послушно просунул руку между ее ног.

Дыхание вырывалось из нее, как из тяжелоатлета, толкающего штангу. Она сдернула его брюки до колен.

— Какой красивый. Красивый. — Она наклонилась и поцеловала Чарльза, наполнила свой рот его естеством.

Гнев обуял его, гнев отчаянный, мстительный, непреклонный, полный злобы, и Чарльзу стало стыдно. «В том нет ни капли ее вины: она делала только то, что сама считала правильным и великодушным, любящим. Она не Вера Май, а я не Тео. Правильно? Правильно.» Он дотронулся до ее щеки, потом до затылка.

— Иди сюда, — попросил он. — Ложись со мной.

Она легла. Повисла секундная тишина, и она начала дрожать.

— Все в порядке, — сказала она. — Так всегда бывает. Когда я возбуждена, то начинаю дрожать. Только… произнеси, пожалуйста, мое имя вслух. Просто, чтобы я знала, что ты знаешь, это я. Просто скажи его один раз, чтобы я могла убедиться, что ты его помнишь.

— Беки…

— Ах! — Она дотронулась пальцем до его губ. — Это так мило и дружелюбно!

Форман лежал в своей кровати в номере «Сеньориала» и приказывал себе заснуть. Он опустошил свой мозг, выкинув из него все мысли, образы, фантазии и ночные страхи. Силой воли изгнал напряжение из кожи, мускулов и суставов. Он вытягивался и свертывался калачиком, открывал и закрывал глаза, ерзал и вертелся. Он лежал расслабленно и свободно, уносясь к столь близкому краю забытья и забвения.

Внезапно какой-то капризный нерв в паху натянулся, и Форман моментально проснулся. Его мысли унеслись назад, в Хикилиско и к Дженни. «Ты никогда не ощущаешь отсутствия этого до тех пор, пока не лишаешься этого». Пальцы Формана помимо его воли сомкнулись на дрожащем пенисе, члене, органе, — как ни назови, все его. Он отдернул руку и спрыгнул с кровати, потом, быстро одевшись, вышел из отеля. Он не разрешал себе думать о том, куда идет, приказал мозгу отключиться.

Ссутулив плечи, Форман бесцельно брел, постепенно уходя из центра и забираясь в пустынные улочки и аллеи, которые вели его то вверх, то вниз. Его сердце бешено колотилось, легкие работали с трудом, а в ушах эхом отдавалась музыка.

Таверна. Вращающиеся створки дверей. Резкий желтый свет, звук музыкального автомата и Текс Риттер оплакивает «Зенит». Форман заложил большие пальцы за пояс, презрительно, в манере ковбоев из вестернов, скривил рот, превратил свои глаза в лед, который должен вселять ужас в сердца мужчин, и вошел внутрь.

Только для туристов. Все тщательно спланировано и отрепетировано. Официанты все в черном, с серебряными позументами. Огромные сомбреро болтаются на спинах, на поясе в кобурах игрушечные пистолетики. И señoritas с большими, темными, как вишня, глазами, в малиновых, плотно обтягивающих фигуру платьях. Форман бросил изображать Гари Купера, подошел к стойке и заказал текилу[68]. Он опрокинул стакан, закусил лимоном с солью, заказал еще. Потом — пальцы его дрожали — зажег сигарету и попытался отвлечься от своих низменных желаний.

Он думал о «Любви, любви». И о Шелли. Ее невинности. «Она попалась на пол пути, где-то между маленькой девочкой и взрослой женщиной — прекрасная девушка с печальными глазами. Попала в беду. В этот самый момент она должна лежать в постели с Бристолом. Он, наверное, вгрызается в это такое желанное тело с чувствительностью ничуть не большей, чем у борова, ковыряющегося в помойной яме. Форман быстро выпил, и бармен снова наполнил его стакан. Тогда пусть лучше будет он, потому что, конечно же, мистер Форман слишком чувствителен. Ладно, пусть будет так. Не стоит критиковать это, мистер Форман. Не так уж все плохо. Помогает мне понять, когда надо делать свой ход…»

«Неизвестно точно когда, но в самом ближайшем будущем, я погублю себя. Черные плохие мысли, ради Бога…»

Сквозь качающееся серое облако сигаретного дыма проступают кадры, медленно двигаются актеры. Толстые мужчины с самоуверенными глазами и лоснящимися губами, женщины, усыпанные бриллиантами, сморщенные коричневые шеи, торчащие из панцирей-платьев. «Какая разница. Какая разница по сравнению с… ФОРМАН! Форман. Фор…ман…»

Форман отбросил мрачные мысли и сосредоточился на том, чтобы серьезно напиться. Его сигарета догорела до самого фильтра и обожгла ему пальцы. Форман, громко выругавшись, швырнул окурок на пол. Высокий, крепко сложенный мужчина с толстой грудью и массивной челюстью, который пировал со своими друзьями за столиком неподалеку, прервал свой монолог и бросил на Формана подчеркнуто неодобрительный взгляд. Форман по-клоунски оскалился, потом зажег еще одну сигарету. Он взял свой стакан с текилой и, сосредоточенно сохраняя равновесие, занял позицию позади стула высокого мужчины.

— Беда Мексики заключается в том, — говорил высокий, — что люди здесь все еще живут в семнадцатом веке. У них нет энергии, напористости, нет честолюбия.

— Ну и дерьмо, — приветливо сказал Форман.

Великан кинул взгляд через плечо.

— Вали отсюда, приятель. — Он снова повернулся к своим друзьям. — Дело в латинском темпераменте, я полагаю. Это характерно для всей расы в целом. Все это смешанное потомство и так далее.

— А ведь и вправду дерьмо, — опять вмешался Форман.

На этот раз гигант повернулся на стуле и удостоил Формана пристального взгляда.

— Что тебе надо, приятель?

— Наложить большую кучу дерьма на то, что ты говоришь. Вот что мне надо.

— Он пьян, Дьюк, — взволнованно сказала одна из женщин за столом.

— Для одного ты слишком много сегодня принял, приятель, — произнес высокий.

Форман опустошил свой стакан, поставил его на стол.

— Слишком мало, говорю я вам по зрелому размышлению. Слишком мало для того, чтобы поверить той чуши, которую слышу от тебя.

— Ладно, приятель. Тебе, наверное, достаточно.

— «Наверное достаточно» не обязательно означает «достаточно». Или ты имеешь в виду, что «достаточно» означает «слишком много»? Или, может, ты полагаешь, что «достаточно» значит «хорошо», а «от добра добра не ищут»? Не могу сейчас вспомнить, кто это сказал, но точно знаю, что не я: «Жизнь такова, какова она есть». С другой стороны, я не сомневаюсь, что именно Виль Шекспир написал: «Хватит, как ежевики», — что просто другой хитрый способ сказать «достаточно». Ты не согласен?