Дьявол всегда рядом со мной - Ники Сью Страница 32

Рано утром жена отца обнаружила ребенка под забором. В люльке лежала записка:

"Кирилл — твой сын. Деньгами от детей не откупаются. Запомни".

А под запиской ДНК-тест на отцовство.

Господин Соболев брать на себя ответственность за ребенка не планировал. Я в его жизни, как в жизни матери был ненужным элементом. Но женщина, которая звалась женой отца, была иного мнения. Сперва у нее был шок, понятное дело, любимый мужчина не просто загулял, а еще и нагулял. Но ей как матери меня, видимо, стало жаль.

Она заставила вписать меня в реестр, а еще официально по документам именно она числилась моей матерью. Правда, не знаю, кому было выгодно от этого поступка. Отец боялся, что родственники заподозрят неладное. Я не знаю, как они преподнесли факт появление нового ребенка в семье. Но за все время я никого из родни не видел. Для меня наняли няню, выделили отдельную комнату в самом дальнем углу особняка. И если в красивой сказке все бы жили дружно и счастливо, то в нашей семье начались скандалы. Жена подозревала отца в изменах, каждый раз напоминала ему обо мне, о проститутках, с которыми он спал. Эти скандалы заканчивались битьем посуды, криками и слезами. Каждый день. Каждый, чертов, день она упрекала его. Каждый, чертов, день он орал, как всt достало. Все повторялось. По кругу. Из раза в раз. Одно и то же.

Однажды отец не выдержал и запретил выносить малыша в общие покои. Няне разрешалось вывозить меня на воздух в строго определенное время. В садик, естественно, я тоже не ходил. Со мной занимались, меня кормили, разговаривали… взрослые люди, которым платили крупную сумму денег за молчание.

В пять лет я знал, кто такие космонавты, что такое ядерный взрыв, и не знал слово "папа" или "мама". А еще не видел ни одного сверстника. Любви от платных работников исходило немного, но они старались улыбаться и развлекать меня как могли.

Как-то ночью в комнату пробрался Глеб. Старший сын семейства Соболевых. Мне было пять, ему десять. Я знал об его существовании, но общаться нам не разрешали. В тот день, он плакал и ел соленный белый сыр.

— Почему ты плачешь? — Спросил я, не понимая связи между слезами и сыром. А он хмыкнул носом и сказал:

— Его мама готовит часто, но скоро я не смогу съесть этот ужасно невкусный сыр.

— Почему? — Удивился я, рассматривая такого большого человека, сам же маленьким был.

— Она умирает.

Я ничего не ответил. Глеб уселся на подушку, которая лежала на полу, подтянул ноги к телу, уткнулся в них лицом и молча всхлипывал. Я был шокирован и не знал, как должен себя вести. Меня такому не учили. Поэтому я присел рядом и начал гладить его по волосам. Мне было жаль Глеба, а еще он был первым ребенком, кто со мной заговорил. С тех пор, мы иногда тайно проводили время вместе. Глеб приходил после полуночи, приносил книги и читал мне вслух. Он любил читать. Говорил, что чтение успокаивает, помогает не думать о худшем.

Через два года его матери не стало, и отец впервые сорвался на мне. Злость и ненависть сплелись воедино, поработили разум, свели на нет остатки эмпатии и человечности. Он схватил железную линейку со стола, подошел ко мне и сказал:

— Снимай майку! Живо!

Я не знал, как быть. Стащил с себя одежду и принялся ждать. Папа сжал орудие пыток, стиснул зубы, мне показалось, что в его глазах на тот момент не было ничего, кроме дикого желания повернуть время вспять. Наверное, во мне он видел мать.

— Пожалуйста! Не надо, — заплакал я от невероятной боли, пронзившей тело.

— Не смей реветь! Не смей показывать страх! — Строго затребовал он.

Я думал, что акция ненависти единоразовая. Но отец мыслил иначе. Каждый раз, когда он возвращался с работы злой, то шел в мою комнату. Иногда снимал ремень, а иногда использовал любые подручные предметы.

— Не смей показывать страх! — Раз за разом повторял он. За каждую пролитую слезу или звук, мне доставалось сильней. Это был его метод воспитания, полагаю. Его школа жизни. Он был моей фобией. Моей дрожью в коленках. Моими пытками. Моим личным палачом.

— Ненавижу твое лицо! Твой стойкий характер! Напоминаешь меня! — Как-то по пьяни выскочило у него. И тогда я понял, что отец сам себе отвратителен. И это отвращение он пытается убить, избивая меня. Я был его личной пыткой, личным палачом и напоминанием о никчемности. За это он меня ненавидел. За это он ненавидел себя.

Однажды Глеб увидел отца в деле. Он закрыл собой меня и получил первый удар по спине кожаным ремнем. Мне было семь. Ему двенадцать. Глеб плакал от дикой боли, умолял отца прекратить. А я стоял с каменным лицом и смотрел на ужас и отвращение, которое с каждое секундой увеличивалось в отцовских глазах. За то, что Глеб был слаб духом меня в очередной раз постигла кара.

В школу я не ходил. Друзей у меня не было. Были только слуги, книги, розги и Глеб. Потом в нашей семье появились собаки. Кто-то подарил их отцу, и он не смог отказаться. Три породистых Стаффа — крепкие, мускулистые, коренастые псины. Это был первый раз, когда мне позволили выходить за пределы своего замкнутого мирка. Животные любили меня, дарили тепло, которое никто не давал из взрослых. Я дарил им его в ответ. И если меня собаки лелеяли, то на отца все чаще рычали и скалили зубы.

В какой-то из вечеров он выволок меня на улицу. Пьяный был, в последнее время это было естественным состоянием для него. Схватил палку и ударил ей меня по лицу. Я упал, а собаки это увидели. Их выгуливал наш садовник. Они вырвались и помчались к нам. Защитить меня хотели. Вот ведь забавные животные. Погрызли отца знатно тогда. Утром он приказал застрелить Стаффов.

Я злился на себя за это. Чувствовал вину, а еще осознал, что желаю отцу смерти. Он убил животных,