Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Евгения Бергер Страница 32

Порой я полночи ворочаюсь в постели, не находя себе места…

Иногда я даже не могу есть.

Например, прошлой ночью я проснулась от криков Линуса: он звал маму и заливался горючими слезами. Я успокоила его, как могла, и забрала с собою в постель — он затих, уткнувшись носом в мое плечо, и я долго лежала, пялясь в темный потолок и боясь пошевелиться. От неудобной позы занемело все тело… и сердце, кажется, тоже. Я не знаю, что будет дальше между мной и Патриком — я просто не хочу об этом думать — я в первую очередь волнуюсь за брата. Он, наконец, осознал, что мама может не вернуться…

Мы выходим с ним рано утром, рассовав по карманам целый пакетик жевательных конфет, и уплетаем их всю дорогу, оглашая притихшие, сонные улицы веселым перезвоном наших голосов.

Линус рассказывает мне, как мама водила его кататься на каруселях и как ему понравилось летать вверх-вниз, подобно самолету — я обещаю покатать его на пони. Говорю, что это ему понравится никак не меньше каруселей, и Линус радостно мне улыбается.

Наконец мы подходим к дому моих бабушки с дедушкой (я все еще пытаюсь свыкнуться с этой мыслью), и я толкаю калитку… В мои планы не входит будить их нашим ранним визитом, и поэтому мы с братом беремся выдергивать сорняки, развлекая друг друга пересказом волшебных сказок. На сказке про Рапунцель, когда гора травы достигает размеров маленького Эвереста, калитка за нами хлопает, и фрау Коль, удивленно вскинув посеребренные возрастом брови, всплескивает руками:

— Что это вы тут делаете, ребятки? Вот удивили так удивили…

— Мы делаем красоту! — заявляет Линус, светя дыркой на месте передних зубов.

— Красоту? — улыбается фрау Коль. — Ну так это дело хорошее, а за хорошее награждать надо… Вы завтракали? Я вчера пирожки с повидлом пекла. Хотите?

Линус машет чернявой макушкой, и фрау Коль, отперев входную дверь, приглашает нас в дом. Я стаскиваю перчатки и следую за ней.

— Мы думали, вы еще спите, — произношу я, проходя на уже знакомую мне кухню.

— Нет, я была на могиле Тобиаса, — совсем тихо отвечает старая женщина. — Полила там цветы да с ним поговорила… При жизни нам редко это удавалось.

— Мне очень жаль, — только и могу прошептать я, но фрау Коль отмахивается:

— Не бери в голову, девочка. Давайте лучше чай пить!

— А где ваш муж? Разве его тоже нет дома? — любопытствую я, подавая Линусу золотистый пирожок с повидлом.

Старушка одаривает меня «букетом» из вскинутых к небесам глаз и насмешливой полуулыбки.

— Ингольф у себя в мастерской, — говорит она мне. — Когда была моложе, ревновала его к столярному станку. — И другим тоном добавляет: — Со смерти Тобиаса он там днюет и ночует. Работа помогает ему забыться… Каждый скорбит по-своему, милая, каждый скорбит как может… Подливай еще кипяточку, не стесняйся.

Потом долго глядит вглубь своей кружки с чаем и наконец произносит:

— Хорошо, что вы решили навестить нас с Ингольфом… Приходите почаще. Мы с ним теперь совсем одни остались и навещать нас больше некому.

Это печальные слова, и я вдруг отзываюсь на них совсем неожиданным:

— У нас с Линусом тоже никого нет.

— А как же ваша матушка? — удивляется фрау Коль. — Разве не ты говорила, что она лишь на время оставила мальчика на тебя…

— Я солгала, — признаюсь честно, отпивая глоток ароматного чая. — Мама больше не вернется…

Старушка глядит на меня с такой жалостью во взгляде, что мне становится не по себе. Может, не стоило ей признаваться: вдруг это каким-то образом дойдет до Патрика… Хотя, если подумать, он с Колями не в ладах, так что, наверное, и бояться нечего, а поделиться с кем-то хотелось. Так пусть же это будет фрау Коль, моя родная бабушка, если подумать.

— Ох, милая, это так грустно… Как такое могло произойти?

— Я не знаю, — качаю головой. — Меня она тоже в свое время бросила… Долгое время я ненавидела ее за это, но теперь ненависть ушла — пусть живет как хочет. Мне все равно. Лишь бы Линус смог скорее забыть о ней…

И тут старушка говорит:

— Знавала я одну девицу, Ясмин Мессинг, — она жила тут в Виндсбахе — которая тоже бросила своего ребенка на чужих людей… Сердце разрывается, когда думаешь о таком! Бедняжки мои, хотите еще пирожков? У меня тут много, не стесняйтесь.

Упоминание имени матери заставляет меня крепче стиснуть свою чайную кружку — еще чуть-чуть и она брызнет осколками… Я почти жду этого, если честно. Но кружка выдерживает…

Моя собеседница между тем решает сменить тему разговора и, похоже, хватается за первое, что приходит ей в головe — в общем хватается за мой сарафан:

— Ева, ты никак сама шьешь себе вещи… Я еще в прошлый раз обратила на это внимание. Мне очень нравится твой сарафан!

Я подтверждаю, что ее догадка верна, и тогда фрау Коль произносит следующее:

— Моя матушка тоже была искусной швеей: с помощью иголки и ниток просто чудеса творила. Весь город бегал к ней на примерки! Хорошее было время.

Не может быть, вспышкой проносится в моей голове, и я не нахожу ничего лучшего, как поперхнуться собственным чаем. Моя прапрабабушка была швеей! Значит, все это может быть правдой: имя на клочке белой бумаги, мой отец и мои бабушка с дедушкой… Наверное, я все еще боюсь в это поверить (вдруг мама имела в иду что-то другое), все еще оберегаю себя от разочарования, но эти слова… Может быть, я не просто так научилась хорошо шить, возможно, это гены моей прапрабабки дают знать о себе! Эта мысль вызывает у меня улыбку.

— Расскажите мне о своей матери, — прошу я фрау Коль, и та не может моей просьбе не удивиться. Хотя вскоре настолько погружается в свои воспоминания, что даже не сразу слышит хлопнувшую входную дверь…

— Коли Камилла нашла свободные уши — берегись, девочка! — произносит с порога ее супруг, приветливо улыбаясь.

— Мне нравится ее слушать, — отзываюсь я только.

— Ну-ну, потом не говори, что я тебя не предупреждал!

Старушка встает включить чайник и по пути одаривает супруга влюбленной улыбкой.

— Старый ворчун с виду, а в душе сущий ангел, — произносит она на ходу, ни к кому конкретно не обращаясь. — А потом уже в мою сторону: — Я ему стихи пишу, ты знала? -

Я думаю было, что ослышалась, но старик издает некий хмыкающий звук,