Галина Куликова - Соблазнить холостяка, или Нежный фрукт Страница 32

Потом они вместе ели сырники, а покончив с ними, переключились на бутерброды с колбасой, яичницу и помидорный салат. Им оказалось так легко вместе, словно они были старыми приятелями, потерявшими друг друга, а потом внезапно встретившимися снова. Они говорили обо всем на свете – о породах кошек, об экологической обстановке, о последней песне Майкла Джексона, о новом ужастике и поисках водных запасов на Луне. Им обоим казалось, что давно уже они так интересно не проводили время.

Когда дело дошло до торта и чая, оживление немного утихло, уступив место доверительности.

– Знаете, я ведь освободил для вас комнату, – сказал Грушин, когда Люда положила в рот первый кусочек торта и облизала ложку.

– Для меня?! – ложка замерла в воздухе.

Люда никогда не оставалась до утра в тех домах, где проводила очистку. Ну, если только дом оказывался загородным, а работы было через край. Ночевать в незнакомых местах ей не нравилось, поэтому она сразу же напряглась, когда Дмитрий сказал про комнату. Но потом посмотрела ему в глаза и растерянно моргнула.

У него были потрясающие глаза – серые и грустные, наполненные сыпучей печалью. Но в самой их глубине полыхал костер, и, неосторожно обжегшись, Люда вздрогнула, неожиданно ощутив, что перед ней особенный мужчина: его настоящая эмоциональная составляющая была туго сплетена не-удачами и предрассудками, а больше всего – разнообразными страхами. Страхом не понравиться, быть отвергнутым, осмеянным, в конце концов…

Именно в этот миг Люда признала то, что она с первой минуты встречи пыталась от себя скрыть – профессор притягивает ее как магнит. Во-первых, у него была неопределимая аура, Люда затруднялась даже описать, какие тона в ней превалируют, это была плавильня, в которой перемешалось все на свете… Во-вторых, профессор обладал нестандартной внешностью и благородной мужской сдержанностью, что невероятно трогало ее как представительницу слабого пола.

Все романы Люды оказывались скоротечными. Мужчины казались ей открытой книгой: содержание было банальным и совсем ее не увлекало. До сих пор. До сих пор она и представления не имела, что чувства могут возникнуть сразу – просто так, без всяких на то оснований. Притом сильные чувства, мощные, которые даже слегка испугали ее. Она привыкла контролировать свои отношения с людьми, а сейчас – совершенно очевидно! – все выходило из-под контроля.

– Почему вы освободили для меня комнату? – обалдело спросила она, глядя на Грушина круглыми глазами. – Я вас не просила.

– Знаю. Но мы обязательно должны познакомиться поближе. Если вы сразу уедете, получится ерунда. И вообще, это нечестно. Сначала вы меня обнадеживаете, а потом говорите, что не собираетесь задерживаться. Как можно узнать человека, пробыв с ним рядом всего ничего?

Люда отломила ложечкой второй кусок торта и принялась задумчиво жевать, не сводя с Грушина глаз.

– Вы считаете, что мы непременно должны познакомиться друг с другом поближе?

– Конечно. Тем более вы уже приехали. Стоит ли упускать такой шанс? Мы ведь понравились друг другу…

Люда продолжала молча расправляться с тортом, пытаясь изловить мысли, которые разбежались, как всполошенные куры. «От этого парня только что ушла жена. Ушла к другому! Возможно, ему хочется немедленно отомстить ей и сразу же закрутить новый роман… Или он – бабник, привыкший волочиться за каждой юбкой, попадающей в поле его зрения». Плохие мысли сами лезли в голову. Тогда как добрые, обнадеживающие улетали в окно одна за другой, словно верткие воздушные шары.

Но профессор отнюдь не был похож ни на брошенного страдальца, ни на бабника. Наоборот, он выглядел ранимым, несмотря на броню возраста, научные регалии и внешнюю сухость.

С самого детства отец учил Люду полагаться на интуицию, на чутье, считая, что это поможет спастись, если придут трудные времена. «Слушай только сердце, – говорил он. – Когда перед тобой стоит неразрешимая задача, закрой глаза и слушай, как оно бьется. Оно подскажет тебе, что нужно делать. Разум может ошибиться, сердце – никогда».

– Ладно, – сказала Люда вслух. – Сейчас я решу.

Она отложила ложечку и посмотрела в окно. Сумерки накрыли двор серым шифоном, сквозь него очертания предметов казались мягкими, размытыми, слегка нереальными. Облака тяжело дышали на соседних крышах, втягивая и раздувая бока, словно набегавшиеся собаки. Лунная чаша медленно наливалась тусклым золотом. Снизу ползла темнота, намереваясь проглотить все живое.

Люда опустила ресницы и спросила себя, хочет ли она остаться. Здесь, с этим человеком, которому она никто, и он ей никто…

Пока она сидела с закрытыми глазами, Грушин жадно ее разглядывал, чувствуя себя школьником, совершившим набег на женскую раздевалку. Если бы Люду нужно было описать, пользуясь бумагой и чернилами, он сделал бы это каллиграфическим почерком. Начав свое исследование с чуть подрагивающих губ, слишком сочных для деловой женщины, он опустился ниже, озирая кремовую шею с бойким родником пульса, потом скользнул взглядом по маленькой круглой груди и затаил дыхание, потому что от удовольствия ему захотелось мурлыкать, как Гане.

Почувствовав, что Люда сейчас откроет глаза, он оторвался от груди и сосредоточился на бровях, поэтому ее взгляд ударил в него, как сильно пущенный мяч.

– Так вы согласны? – нетерпеливо спросил Грушин, яростно призывая на помощь судьбу, которая столько лет водила его за нос.

– Согласна, – ответила судьба Людиным голосом. – Останусь у вас до завтра. В конце концов, я не двужильная, чтобы сразу лететь обратно. Раз вы любезно предоставляете мне комнату…

Грушин так обрадовался, что не сумел этого скрыть. Хотя ему, конечно, хотелось казаться крепким орешком.

– Я рад, – сказал он и незаметно сжал руки в кулаки, впившись ногтями в кожу.

– Почему вы на меня так пристально смотрите? – спросила Люда, понизив голос.

– Я не пристально, – пробормотал Грушин. – Я просто смотрю. Думаю, не налить ли вам еще чаю?

Люда хотела сказать, что от чая у нее уже живот круглый, как у клопа, но не рискнула использовать столь живописное сравнение и просто покачала головой.

– Давайте так посидим, – предложила она.

Темнота, поднимавшаяся от земли, доползла до самого окна и бесшумно перелилась через подоконник, затопив кухню. Грушин не включал свет, и сейчас оба втайне этому радовались. Потому что между ними возникло что-то то такое… опасно-возбуждающее. И оно здорово щекотало нервы.

Мелькая мягкими лапами, мимо проскользнул Ганя, оставив их один на один. Грушин неожиданно встал, с шумом отодвинув табуретку. На его лице была написана такая мрачная решимость, словно он собрался пойти и утопиться.