Александр Трапезников - Подари мне жизнь Страница 33

— Погоди, — сказала Елизавета Сергеевна. — Но бабушка и меня уверяла, что ее муж, Давид то есть, еврей, показывала какие-то документы, его паспорт. А там записано — еврей.

— Фикция, — ухмыльнулся Костя. — А дедушка, насколько я понимаю, был очень умен и хитер. Раз его записали при рождении Давидом, а в письмах к нему из эмиграции родители называли его исключительно Давыдом, то он решил и не рисковать. Во-первых, весьма неправильные с точки зрения большевиков предки; а во-вторых, вспомните, какой был год, когда он получил свой первый документ, удостоверяющий его личность? Примерно 1932-й. У него что, глаз не было? Он же видел, что элиту общества во всех сферах составляют одни евреи. Зачем же ему считать себя русским? А тем более греком? Он и записался в документах как еврей. И поступил на рабфак. Приняли в партию. Начался карьерный рост. Я только удивляюсь, до этого не докопалось НКВД? Наверное, дедушка был действительно исключительно мудр. Но я-то, видимо, еще мудрее. Я обнаружил то, что оказалось не под силу чекистам. А когда сталинское время кончилось — дедушка пережил его ненадолго, — он просто уже не захотел ничего менять. Ну, еврей и еврей, какая разница? У Бога действительно нет ни эллина, ни иудея. Вот так-то, дорогие мои! — торжествующе закончил Константин и откинулся к спинке стула. Потом потянулся к индейке и налил себе бокал вина. — Что-то я проголодался.

— Потрясающе! — только промолвила Елизавета Сергеевна и толкнула своего мужа в бок. — А я-то тебя всегда пархатым дразнила!

Тот растерянно ответил:

— А мне приходилось всю жизнь еврейские анекдоты рассказывать! Хотя я никогда не находил в них ничего смешного.

— Ничего, родители, не сходите с ума, все в порядке, — сказал Костя. — Мы еще с вами в Грецию съездим, на родину Шиголопулоса.

Он вдруг задумался, поглядев на отца.

— Скажите, а почему вы меня назвали Константином?

— Да почему-то именно так захотелось, — невразумительно ответил Петр Давидович.

— Наверное, тебе накануне прадед Константин приснился, — сказала Елизавета Сергеевна. — Это ведь ты настоял на таком имени, я другое хотела.

— Да, — кивнул Петр Давидович. — Настоял. Впервые в жизни. И теперь нисколько не жалею. Давайте за это и выпьем!

Они все подняли фужеры, чокнулись.

— За Никоса Шиголопулоса, — сказал Костя. — И его род.

— А особенно за грека в еврейском обличье Давыда Федоровича Щеглова, — добавила Елизавета Сергеевна. — Ну и задал же он нам задачку!

— За нашего сына! — подытожил Петр Давидович. — И внука Антошку…

Они выпили, и Костя через некоторое время спохватился:

— Да, но теперь перед нами встает другая задача: как обмануть израильское посольство и провести меня по еврейскому списку? Там тоже не дураки сидят, копают глубоко.

— Попробуем! — озорно подмигнула им Елизавета Сергеевна. — Это уж я беру на себя.

Рита вернулась в этот же день, к вечеру. Открыла дверь своим ключом, прошла в коридор. Навстречу ей из комнаты вышла немолодая женщина. Она держала в руке совок и веник. На полу стояло ведро, в котором лежал мусор и много порванных на мелкие куски фотографий.

— Марья Никитична? — удивленно спросила Рита. — А где Костя?

— Так он же сказал, что съезжает, — ответила женщина. — Все, говорит, абзац. Я думала, ты в курсе.

— Да, я в курсе, — подумав, произнесла Рита. — Я очень даже в курсе. Надеюсь, он хоть заплатил за квартиру?

— Да, деньги лежали на тумбочке. А что случилось? Опять с ним поссорились?

— Нет, просто я выхожу замуж.

Она повернулась, чтобы уйти, но Марья Никитична задержала:

— Он ведь что-то просил тебе передать… Погоди. Вот ведь память, ничего уже не помню!

Рита увидела в ведре обрывки фотографий, присела на корточки. Достала несколько фрагментов, повертела в руках, разглядывая, усмехнулась.

— Вот ведь поросенок! — произнесла она незлобно. — И почему я в него такая влюбленная? Ну что же, сыграем и мы свою свадьбу в Малиновке…

Она швырнула обрывки фотоснимков обратно в мусорное ведро.

— Погоди, — вновь сказала Марья Никитична. — А ему-то что передать, если вдруг заявится или позвонит?

— А передайте… — Рита, стоя уже в дверях, задумалась. — Нет, ничего не передавайте. Ведь и он же мне ничего не захотел передать, я знаю. Я его хорошо знаю!

— Ладно, — кивнула Марья Никитична, берясь за веник. — Вот и передам ему это «ничего».

— Только не забудьте его где-нибудь в ведре, — добавила девушка и прикрыла за собой дверь.

Глава семнадцатая

Муки любви и ревности

Костя сидел в палате возле Антошки и читал ему какую-то детскую книжку, но сам не понимал то, что произносит. Слова казались глупыми и искусственными. Хотя продавщица в книжном магазине сказала ему, что это сейчас самые любимые среди детей и взрослых приключения волшебного мальчика по имени Гарри Поттер. «Чушь несусветная!» — подумал Костя с первой же страницы. Но Антону нравилось. Он слушал внимательно и даже улыбался. У Константина же сжималось горло, когда он бросал взгляд на его головку, сейчас совершенно лысую. Они выпали в течение недели, просто оставались в руках, если дотронешься. Еще малыш сказал ему только что, что Мишу перевели в другое отделение. Миша — это был мальчик с соседней кроватки. Сейчас кроватка была пуста и аккуратно застелена. Но Костя знал, что Миша на днях умер. А ведь выглядел даже здоровее, чем Антошка. Он старался не думать об этом, но мысли его все равно упрямо возвращались к смерти. А тут еще Антошка вдруг произнес, прервав его чтение:

— Я не хочу, чтобы меня переводили в другое отделение.

— Почему? — затаив дыхание, спросил Костя.

— Потому что, я знаю, оттуда не возвращаются.

Это было сказано так отчетливо и так по-взрослому, что Константин даже вздрогнул. Перевернул еще одну страницу.

— Глупости! — произнес он, продолжив чтение: — «…и тут Гарри взмахнул рукавом, а черная птица…».

— Не надо, — вновь прервал его малыш. — Ну его, этого Поттера! Все это сказки. Потом дочитаешь. Не хочу.

— Чего же ты хочешь?

На тумбочке стояла маленькая полицейская машина, которую Костя наконец-то купил в «Детском мире». Из нее выглядывал американский коп в шляпе.

— А какая она — смерть? — спросил вдруг Антон. — Как она приходит, когда?

— Когда?.. — смущенно переспросил Костя. Он не знал, что ответить. Да и не хотел отвечать на этот не детский вопрос.

— Она страшная? Добрая? Глупая? Красивая? — продолжал допытываться малыш. — У нее пистолет или нож? Она ждет в «другом отделении»?

— Нет, Антон, нет, — Костя через силу разомкнул свои губы. — Ты не думай об этом. И не спрашивай. Эти вопросы для взрослых. Но и они не знают на них ответов. Лучше послушай еще про Поттера.

— Поттер — дурак! — твердо заявил Антон. — Все это не по-настоящему. И Красная Шапочка — дура. Колобок — просто тесто. А Кощей нисколечко не бессмертный, он, наверное, сейчас лежит в «другом» отделении и умирает.

— Вот тебе на! — воскликнул Константин, захлопнув книжку. Он был поражен и словами, и серьезным взглядом мальчика.

— Костя, а где мой папа? — снова задал вопрос Антон. — Он тоже умер? Или убежал? Или его и не было?

Тут уж Константин больше не мог выдержать. Его даже как-то трясти стало. Он повернулся к окну и увидел небольшую трещинку на стекле. Как бы ему сейчас хотелось спрятаться в ней, скрыться. Но для этого надо быть Гарри Поттером. А он всего лишь Константин Щеглов, не обладающий волшебным даром и не имеющий даже сил признаться мальчику, что он его отец.

— А все люди умирают? — опять спросил Антон. — Или кто-то остается? Это не честно. Одни еще будут играть, а другие уже не смогут. Как же так?

— Ну мы-то с тобой умирать не собираемся? — только и нашел что сказать Костя.

— Нет. Я не хочу. А почему сегодня мама не пришла?

— Потому что плохо себя чувствует. У нее ведь в животе твой маленький братик сидит. Спит. А когда он проснется, вы будете играть вместе.

— Долго он еще будет спать? — спросил Антон недовольным тоном.

— Еще месяца два-три.

— А пораньше разбудить нельзя? Растолкать его, что ли? Я хочу на него посмотреть.

— Нельзя. Может быть, это и не братик вовсе, а сестричка. Спящая Красавица. Царевна-Смеяна. И Василиса Премудрая. В одном флаконе.

«Господи, что я несу?» — подумал он. Трещинка на стекле все сильнее и сильнее манила его. Более всего ему сейчас хотелось встать и убежать.

— А я в цирк хочу! — капризно произнес Антон.

— В цирк? — переспросил Костя. Он задумался. — Хорошо. Если ты не можешь туда пойти, то цирк приедет сюда. Обещаю.

В открытом кафе на Тверской за отдельным столиком сидели два молодых человека — парень и девушка, но выглядели они сейчас куда как старше своих двадцати трех лет. Общие тревоги и надвигающаяся беда сблизили их. Они не обращали внимания на окружающее, не смотрели по сторонам на спешащих по улице прохожих, даже не чувствовали вкуса мороженого и вина.