Мария фон Трапп - Звуки музыки Страница 33

— Вам нужно что-то сделать со своим ребенком, иначе скоро у вас будут серьезные неприятности, — предупредила она меня. — Когда мы вчера разучивали наш новый гимн (трудно было не вздрогнуть при слове «наш»), она даже рта не раскрыла. А когда я спросила ее, почему она не поет вместе со всеми, она заявила перед классом, что ее отец сказал, что застрелится, если ему когда-либо придется петь эту песню. В следующий раз буду вынуждена сообщить об этом, — ее глаза, совершенно неожиданно, уже не глядели на меня с сочувствием. Я поблагодарила ее и с тяжелым сердцем отправилась домой.

Этим же вечером я посадила Лорли к себе на колени и попыталась объяснить:

— Слушай, Лорли. Ты должна никогда, никогда, понимаешь, никогда не рассказывать в школе, что ты слышишь дома. Если расскажешь, папу отправят в концентрационный лагерь, и маму отправят в концентрационный лагерь, и Руперта, и Агату, и всех твоих братиков и сестричек. Нас всех отправят в концентрационный лагерь, если ты не будешь хранить молчание. Ты поняла?

Она слушала, широко раскрыв глаза, и кивала.

Через несколько дней все повторилось опять:

— Мама, учительница снова хочет поговорить с тобой.

«Что на этот раз?» — думала я, отправляясь с нехорошим предчувствием.

— Мадам, это последнее предупреждение. Когда мы разучивали наше новое приветствие «Хайль Гитлер», ваша девочка не захотела поднимать руку и сжала губы. Я вынуждена была несколько раз спросить ее, что это значит, и тогда она лишь сказала: «Мама говорит, что если я расскажу в школе о том, что происходит дома, папу отправят в концентрационный лагерь и маму, и всех моих братиков и сестричек!» Мадам, вы должны понять, что это заходит слишком далеко!

Да, я это понимала. Я отправилась домой и все рассказала Георгу.

— Ничего, — сказал он, — до конца школьного года осталось лишь несколько недель. Не забывай, мы фактически находимся в центре переворота. Что-нибудь подобное должно было случиться. Со временем они успокоятся. Следующей осенью все может выглядеть по-другому.

Так он сказал, однако глаза говорили о другом.

Мы отправились навестить некоторых своих друзей. В гостях мы, родители, собрались вместе и шепотом продолжали нашу беседу, изливая наши переполненные сердца. Совершенно неожиданно наш хозяин просиял и, как мне показалось, несколько неестественно воскликнул:

— Какое прекрасное представление было прошлым вечером. Я никогда не слышал такого чудесного исполнения «Фиделио».

Не зная что и думать, я стояла слегка ошеломленная, как вдруг услышала молодой голос у себя за спиной:

— Да, папа, я тоже так думаю.

Ах, я не заметила, как мальчики вошли в комнату. С этого момента темой обсуждения был «Фиделио», но даже и это скоро стало в тягость.

— Бруно Вальтеру никогда снова не разрешат дирижировать арийской музыкой, потому что он еврей.

Как странно было, что эти слова произнесли губы одиннадцатилетнего мальчугана!

— Лучше сидеть дома, — сказал Георг этим вечером, и я впервые заметила, что он выглядит старым и изнуренным.

Школьные занятия окончились, и домой из училища вернулся Руперт. То, что он рассказал, нас тоже не обрадовало.

Конечно, с вторжением был воздвигнут «тысячемарочный барьер».

С тех пор, как о своем скором появлении возвестила маленькая Барбара, я чувствовала себя не слишком хорошо. Прежняя боль вспыхнула сильнее, чем раньше. В Мюнхене был хороший специалист, и Георг хотел, чтобы я показалась ему. Поэтому мы однажды отправились туда. Если бы я знала, что скажет доктор, — ни за что бы не поехала.

— Ваша жена не может иметь ребенка, — сообщил он мужу, — по крайней мере до тех пор, пока не придут в порядок почки. Они тяжело поражены.

— Что же нам теперь делать? — Георг рухнул в кресло, как будто у него подогнулись колени. Он выглядел испуганным, и я рассердилась на доктора. Я попыталась сделать ему знак за спиной Георга.

Но он даже не взглянул на меня и просто сказал тоном, не терпящим возражений:

— Без сомнения, от ребенка надо немедленно избавиться.

Меня это привело в негодование.

— Что значит «без сомнения?» Это вовсе не «без сомнения». Напротив, об этом не может быть и речи — мы католики, да будет вам известно!

Теперь уже доктор казался серьезно обеспокоенным.

— Ребенок не родится живым. Надеюсь, это худшее из того, что я могу вам обещать, — он повернулся к Георгу, — я буду готов спасти жизнь матери. Она должна отправиться в постель, оставаться там и соблюдать очень строгую диету, — он начал быстро писать перечень продуктов. — Абсолютный покой, никаких волнений — кровяное давление очень высоко.

На улице я сказала Георгу:

— Я не верю ни одному его слову. Но если тебе так будет спокойней, я буду придерживаться диеты, пока Барбара не родится.

— Но вспомни, это было уже дважды, — Георг выглядел очень обеспокоенным. Увы, это была правда. С тех пор, как в 1931 году родилась Лорли, я лишилась уже двух детей по той же причине — больные почки.

— Хорошо. Я буду делать все так, как сказал доктор: соблюдать покой, придерживаться диеты и так далее. Это все, что мы можем сейчас сделать — кроме молитвы. Ах, Георг, давай особенно сильно просить Бога, чтобы он позволил нам иметь эту малютку — нашу Барбару.

Несмотря на все свои волнения, Георг вынужден был улыбнуться, когда услышал, с какой уверенностью я говорю «Барбара». С того момента, как мы впервые узнали об этом, мы решили, что этот ребенок не должен иметь пяти-шести многочисленных имен, как остальные, а лишь одно единственное: Барбара. Святая Варвара на небесах должна была признать, что Георг выполнил свое старое обещание, и теперь могла посылать в его семью мальчиков.

— А теперь я хотела бы кое-что сделать, — сказала я. — Давай пойдем посмотрим «Дом германского искусства».

Это была новая картинная галерея, лишь недавно открытая в Мюнхене на краю Английского сада, о которой было много разговоров.

Фюрер, так часто удивлявший людей своими новыми талантами, лично принимал участие в выборе картин для выставки. Он также выбирал цвет гераней вокруг здания и произнес речь при открытии галереи, которую, разумеется, передали по радио, и где он утверждал, что в прошлом немцы не делали произведений искусства — пока он не вдохновил их на это. Но теперь они скоро должны стать примером для всех наций.

И мы отправились посмотреть для себя. Эта выставка могла доказать все что угодно, только не то, на что указывал Фюрер. Среди всех этих произведений не было ни одного подлинного выдающегося произведения искусства, но было много картин такой грубой реальности, что сердце мое пронзила боль, когда я увидела один школьный класс за другим, мальчиков и девочек, расхаживающих среди них. (Мы узнали, что посещение этой выставки было обязательным для всех школ). Затем мы отправились к самой знаменитой картине, под которую была отведена целая стена: Фюрер в средневековых доспехах верхом на лошади, с мячом в руке. Проходя мимо этой картины, каждый должен был отдать салют поднятой рукой и восторженно воскликнуть: «Хайль Гитлер!». Георг не захотел проходить мимо; у него больше не было желания смотреть эти шедевры. С него было достаточно. Оглянувшись на меня, — я замешкалась у него за спиной — он сказал нетерпеливо и опасно громко: