Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин Страница 33

…Вспоминая русское Рождество, у меня кружится голова. Серпантин и кожура мандаринов на снегу, гирлянды и звезды, полумесяцы твоей улыбки. Чудный младенец еще не родился, но мудрецы, волхвы и пастухи уже трепетно идут за вифлеемской звездой, несут подарки. Но у меня нет ни золота, ни ладана, ни смирны. Но что имею, то даю тебе. Мои арлекины накидывают плащи со звездами, зажигают свечи и прикрывают их ладонями от ветра, бредут в молчании по ночному городу. И сердце мое — колокольчик, подвешенный на длинной цепочке к рогатому месяцу.

Месяц особенно золотой в эти дни, точно и его начистили до блеска перед праздником. Снег теплый, и снежинки смешались с шампанским, цены на которое перед новогодьем резко подскочили. Покой перед Рождеством обманчив, и нечисть справляет последние свадьбы в снежных вихрях на дорогах. Тишина стала другой, тишина напряженна, тревожна. Может, мало осталось до кончины мира? Вокруг так много тайных знаков, но мы не умеем их читать. В окнах — мерцание цветных огней, и за каждой шторой такой маленький и такой огромный мир. Я люблю заглядывать в окна, точно за алтарь — как там живут человечки? Меня преследует запах шоколада и апельсинов. Я уверен, что этого запаха нет вокруг, но он плывет из моего детства, из мешка со звездами, повешенного мне ночью у изголовья. Мальчик Андрей в цветном шарфе, связанным на Рождество тетушкой Элизабет, с замиранием сердца огромными глазами смотрит в золотую полутьму собора, хлопает своими пушистыми ресницами: совершается Таинство, батюшка разрумянился от вдохновенного волнения. Волна теплой благодарности, и свечи загорелись ярче, и колокола сошли с ума от собственного звона: Это было, было. Это был такой русский сон. Растратил я ту благодать, и вот стою сейчас напротив зеркала — увядший, опустошенный, обкраденный. И смотрит на меня пустое одиночество пустыми глазами.

Коварный Найтов не замедлил воспользоваться доверительной просьбой кодеиновой вдовы не прекращать пестовать бельчонка. Я давно уже замыслил выкрасть тебя из маминых когтей к себе на Рождество. Все вышло самым чудесным образом, и я опять пел под утренним душем партию Мефистофеля. Затрудняюсь определить, какие силы споспешествовали мне и чем я обязан столь чудесному сверхпровидению, но вдову госпитализировали накануне праздника с неутешительным диагнозом: цирроз печени.

Алкоголь знает свою цель, а у меня появился еще один повод прославлять роль русской водки в своей жизни. Твоя мама сама позвонила мне на работу и сбивчиво просила кодеиновым голосом: «Мальчик сошел с ума, совсем не хочет лететь к тете в Кисловодск на рождественские каникулы, просится провести это время с вами. Я не знаю, что делать, Андрей Владимирович. Но ведь у вас, как я понимаю, свои планы, свои заботы: Но я была бы вам бесконечно благодарна: У нас еще с деньгами проблемы, конечно:» Я не дал ей закончить и перебил с нарочитым равнодушием: «Ничего, ко мне как раз приезжает племянник, ровесник Дениса, им вдвоем будет интересно, и вашего я тоже могу заодно пасти, тем более, что в школе есть программа для наших балбесов — театры, дискотеки: Пожалуйста, не беспокойтесь о деньгах, потом рассчитаемся. Я буду продолжать:» Боже, что я плел?! Что за околесица?! Какой еще племянник? Но это арлекин шептал мне на ухо, а я только повторял его тихий бред. В этот же вечер я навестил осиротевшую семью. Денис выглядел опустошенным, хотя и просиял при моем появлении. У матери заплаканные глаза, бигуди на голове, которые она стала судорожно срывать перед зеркалом. На полу — разорванные пятидесятирублевые купюры. Мать сказала: «Вот, полюбуйтесь, что наделал мой сыночек: Разорвал деньги, которые я дала ему на каникулы. Ему, Андрей Владимирович, показалось, что я дала ему слишком мало. А больше у меня просто нет: Почему он требует у меня то, чего я дать ему просто не в состоянии? Ты слышишь? — она прокричала вслед Денису, захлопнувшему с грохотом дверь своей комнаты. — Я не в состоянии дать тебе больше! Я больна, я мало зарабатываю, папа у нас был тоже не Ротшильд, ты знаешь сам:»

Она расплакалась и, держась за печень, прошлепала на кухню. Закурила. Денис не показывался из своей норы, а мы пили на кухне ужасный растворимый кофе — дешевый суррогат с овсом и цикорием, который мой отец называл «лошадиный напиток». Она продолжала: «Он совсем стал неуправляем за последние два дня. Приставил замок на двери в свою комнату, будто я чужая. Я понимаю, что начался переходный возраст, но все-таки: С ужасом думаю, что дальше будет. Я вижу, что у его сверстников и эти видеоигры, и велосипеды, не говоря уж об одежде. Он у меня скромно одет, я вижу, я все понимаю, мой сын недополучает многого, и стыдно мне, — она опять расплакалась, — но что я могу сделать? Господи, что? У меня тоже нет многого, и я уже не женщина, а пугало огородное — Вы посмотрите на меня:» Мне было нестерпимо больно и неловко. Я бросился утешать ее, я бормотал: «Я знаю этот возраст, когда птенцы еще шире раскрывают клювы. Это не лучшие проявления, но ведь они хотят быть первыми во всем, им еще плохо знакома иерархия взрослого мира. Сволочного, надо заметить, мира. Особенно сейчас:» Я наговорил еще много чепухи. Мне было не по себе. Никогда не предполагал, что Денис может капризничать и протестовать в такой форме. Я до сих пор не знал Дениса, и если бы я был тогда богат, то подписал бы, не раздумывая, чек на круглую сумму для шлифовки достоинства. Что говорить, я тоже молод, мне тоже чертовски нужны деньги. Много денег. Когда-нибудь я куплю себе саксофон, выйду на отвесную скалу и начну играть свое одиночество для Бога, среди горящих комет и блуждающих звезд. Да и не сам ли я звезда блуждающая? Снова приходит эта странная мелодия — «Не плачь по мне Аргентина». Какие падшие ангелы любят слушать эти обрывающиеся на полуслове цитаты? Мои чувства тоже превращаются в музыку, но кто-то мгновенно крадет ее, а я уже бессилен записать и воспроизвести: Сколько еще бессонных европейских ночей я проведу в бессознательных поисках забытой мелодии, не находя себе места ни в шумных ночных клубах, ни в мистической отстраненности британского Гластонбари.

Мама Дениса глотала слезы, молчала, курила. Сумка с больничными пожитками стояла в прихожей. В дверях кухни наконец-то появился наш взлохмаченный домашний деспот. Он смешно почесал за ухом и, пряча виноватые глаза, вымолвил тихо, буднично: «Мама, а тапки-то ты забыла положить:» «Да, тапочки я забыла,» — засуетилась мать и, затушив дрожащей рукой сигарету, принесла из спальни газетный сверток, долго затискивала его в набитую сумку и виновато бормотала последние напутствия сыну. «И вот еще, — мать просеменила на кухню, выложила на стол деньги из кошелька, — вот, все, что осталось:» Денис отвернулся, сделал вид, что не слышал последней фразы. Я безрезультатно упрашивал бедную женщину взять обратно эти цветные бумажки.