Анна Берсенева - Все страсти мегаполиса Страница 33

Но Герман Александрович явно не испытывал затруднений со столовыми приборами. Даже наоборот, в его огромных руках они почему-то выглядели особенно естественно. И крошечная ложечка из солонки тоже. И джин он разлил по рюмкам очень умело.

– Все-таки я не понимаю, почему нашу современную прозу в Америке переводить не хотят, – видимо, продолжая начатый в кабинете разговор, сказала Алла Андреевна. – А вы понимаете?

С этим вопросом она обратилась, конечно, не к Соне. Герман Александрович помедлил с ответом.

«Как будто ожидает, что, может, как-нибудь еще и не придется отвечать», – подумала Соня.

Она и сама не понимала, как сумела догадаться о мыслях совершенно незнакомого человека, но почему-то была уверена, что не ошиблась.

– Это как раз понятно, – наконец сказал он. – У наших слишком сознание частит. А это никому неинтересно.

– Что значит частит? – с недоумением спросила Алла Андреевна.

Выпив вместе со всеми джину, Соня вернулась к плите, чтобы положить тушеные баклажаны из сотейника в тарелки. Но тут она обернулась и с интересом посмотрела на Германа Александровича. Интересно, что он ответит?

– Ну, когда много лет всех учили, что богатым быть нехорошо, и вдруг в один день начинают учить, что вот именно надо быть богатым и обязательно делать массаж под солнечным кварцем... Слишком быстрый слом, от этого сознание частить начинает, – сказал он.

– А по-моему, ничего плохого нет в том, чтобы быть богатым, – пожала плечами Алла Андреевна. – Странно от вас такое слышать! По-моему, у вас американская богатая жизнь никогда не вызывала неприятия.

– Не вызывала, – улыбнулся Герман Александрович. Улыбка у него была не веселая, а какая-то... серьезная. – И не вызывает. Но у них принято: если ты чуть получше живешь, то должен для других что-то делать. А мы к Америке подключились, как обычно, не со стороны водопровода, а со стороны канализации.

– И при чем здесь частящее сознание?

– При том, что человек забывает, что две тысячи лет до него происходило. И начинает писать про большие частности. Сильная фактура появляется, приметы быта... А это не то, на чем можно со всем миром договориться. Это не главное.

– А что главное? – спросила Соня.

Вопрос вырвался у нее неожиданно. Она не собиралась вмешиваться в разговор, тем более что ее ни о чем и не спрашивали.

– То же, что и всегда, – пожал плечами Герман Александрович. – Любовь, предательство. Простые вещи.

– Соня, садись же наконец, – торопливо проговорила Алла Андреевна.

В ее глазах мелькнуло какое-то испуганное выражение.

«Она не понимает, о чем он говорит», – снова догадалась Соня.

Самой ей все почему-то было понятно. Хотя она никогда прежде не думала о таких вещах. Но этот Герман Александрович говорил о них так, что они как-то... приближались.

Соня поставила на стол тарелки с баклажанами, села сама. Выпили еще по рюмке джина.

– Я вот Германа Александровича к нам преподавать заманиваю, – сказала Алла Андреевна. – А он не хочет на нас силы тратить.

Тот улыбнулся, не ответив. Наверное, разговор о частящем сознании исчерпал его желание беседовать. Соне даже показалось: он сожалеет о том, что вступил в такой отвлеченный разговор, вместо того чтобы дать людям спокойно поесть.

– Просто ленивый я, вы же знаете, – все-таки ответил он все с той же серьезной улыбкой. – Ленюсь рано вставать.

– А мы вам последние пары будем ставить. Ну Герман Александрович, вы же понимаете, что такое у вас учиться, как это важно! Для молодых-то людей. Правда, Соня?

Она взглянула на Соню с неожиданной доверительностью. Но при этом в ее глазах снова мелькнул тот же торопливый испуг. Она словно шла по тонкому льду, нащупывая дорогу и опасаясь провалиться из-за неверно сделанного шага. Никогда Соня не видела Петиной матери в таком странном состоянии!

«Влюблена она в него, что ли? – подумала Соня. – А что, вполне возможно».

И все-таки, хотя в самом деле не было никаких причин не допускать влюбленности Аллы Андреевны в своего коллегу и ровесника, Соне казалось, что дело совсем не в этом.

Этот спокойный и в спокойствии своем непонятный человек находился на такой стороне жизни, которая для Аллы Андреевны была совершенно закрыта. Как обратная сторона Луны. И это тревожило ее и пугало. Она даже Соню призывала в союзницы, хотя прежде никогда не интересовалась ее мнением.

– Ну да, – кивнула Соня. – В молодости учиться интересно.

– А вы тоже учитесь? – вежливо поинтересовался Герман Александрович.

– Нет, работаю. В парикмахерской.

О месте своей работы она сообщила назло Алле Андреевне. Раз та не сочла нужным сказать гостю, кто такая Соня, почему бы не уточнить, что она парикмахерша, а не домработница?

Она подумала, что от этих ее слов Алла Андреевна обязательно смутится. Но та не выказала никаких признаков смущения.

– Соня из Крыма приехала, – непринужденным тоном объяснила она Герману Александровичу. – Петька с ней полгода назад познакомился.

И никаких оценок, хорошо это или плохо, что Соня приехала из Крыма, что сын живет с парикмахершей... Характер Аллы Андреевны держался на стальном стержне, и, конечно, не Соне было пытаться ее уязвить!

– Я любил Крым, – сказал Герман Александрович. – В Коктебель лет пятнадцать подряд ездил. Потом перестал.

– Почему? – спросила Соня.

– Да уж понятно, почему, – усмехнулась Алла Андреевна.

– Грустно стало наблюдать, как волошинский парк превращается в вещевой рынок, – глядя Соне в глаза, ответил Герман Александрович.

– Но жизнь ведь не остановишь.

Она тоже посмотрела ему в глаза. Они были темные, глубокие, и какая в них таилась мысль, понять было невозможно. Какая-то очень важная мысль, наверное. Хотя в том, как он говорил, не было ни капли глубокомыслия.

– Да. Только я не думаю, что вытаптывание розария – это движение жизни.

Соне стало стыдно. Она терпеть не могла разговоров о том, как плохо стало жить под властью денег, и не уважала людей, которые такие разговоры вели. Но этот человек не говорил про власть денег. Он вообще не говорил ничего такого, что можно было предугадать заранее. И не уважать его почему-то было невозможно.

Хлопнула входная дверь, и в кухню заглянул Петя.

– Ну вот! – воскликнул он. – Без меня едят! А я, между прочим, после бани голодный как волк.

– А на обед, между прочим, овощи, – сказала Алла Андреевна. – Так что волчий аппетит, может, и не утолится.

– Ничего, утолится. Здравствуйте, Герман Александрович, – сказал он и улыбнулся Соне.

Петя был такой розовый после бани, он так радовался абсолютно всему: приятно проведенному утру, обеду, наличию Сони, вообще жизни, – что вместе с ним в квартиру словно вплыло облако совершенного довольства. Вот в нем точно не было ничего такого, что превращало бы разговор с ним в ходьбу по тонкому льду. И ел он с таким аппетитом, что Соня пожалела, что не потушила вместе с баклажанами мясо.