Марина Полетика - Островок счастья Страница 34

Пирог не обманул ожиданий – и голодный Павел, уже давно мечтавший об ужине, быстренько уплел его почти весь. Ему было немного неловко, но очень уж оказалось вкусно. Антонина Ивановна подливала ему чай, накладывала клубничное варенье, расспрашивала о разном. Павел увиливал, как мог, а Юля разговаривала с Василием Ильичом. Старик сидел в кресле возле стола, укутанный пледом, выглядел он больным и усталым, но было видно, что разговор с Юлей ему важен и интересен.

– Вы замечательно выглядите, дядя Вася! – отважно врала Юля. – Намного лучше, чем в прошлый раз. Вы нас всех так напугали, честное слово.

– Я вас подвел… – с трудом проговорил старик.

– И не думайте об этом, дядя Вася! Время еще есть, а пока вы не поправитесь, обещал мой однокурсник помочь, он в Нижнем Тагиле работает, он будет к нам приезжать и играть. А потом все восстановим, и вы вернетесь, будете играть сами. Помните, у Мейерхольда один актер Осипа играл вообще сидя! А чем мы хуже Мейерхольда? И потом, вы знаете, я для вас какую пьесу нашла? Для вас и для Антонины Ивановны. Там главный герой весь спектакль проводит в инвалидной коляске.

– Так нет же у нас коляски, Юлечка, – тихо перебила ее Антонина Ивановна, моментально отвлекаясь от Павла. – И на новый спектакль денег нет тоже. Вы ведь и на «Ревизора»-то еле-еле насобирали, мне Света говорила…

– И ничего страшного! – торопливо перебила ее Юля. – С «Ревизором» уже все в порядке. А что касается нового – так вот, прошу любить и жаловать, Павел Андреевич, он обещал на ваш спектакль денег дать.

Юля ткнула Павла под столом кулаком и для пущей верности наступила ему на ногу.

– Я? А да… конечно. Без проблем, – озадаченно подтвердил он.

Старики оживились, даже у Василия Ильича заблестели глаза, и они уже вместе стали выспрашивать Юлю о подробностях и осторожно благодарить Павла. Мордвинов сразу почувствовал возникшую натянутость: если Юлиного приятеля они угощали от души, то к редкому зверю спонсору, по их разумению, требовался какой-то другой подход, а какой именно, они не знали. Поэтому он посмотрел на часы и поднялся, Юля тоже заторопилась.

– Юлия Сергеевна, сколько вам нужно денег на спектакль для Дружининых? – сухо уточнил Павел, когда они с Юлей вышли из подъезда.

– Нисколько. Извините меня, пожалуйста, Павел Андреевич! – виновато посмотрела на него Юля. – Я просто так сказала, чтобы они не думали…

– Для них я дам. Это другое дело. Сколько? – поторопил Юлю Павел. Старики ему и в самом деле понравились, но все-таки было немного досадно, что она вот так прижала его в угол и настояла на своем.

– Да нет для них никакой пьесы, – устало сказала Юля. – Придумала я все. Не сможет дядя Вася больше играть. Его на той неделе на «Скорой» с репетиции отвезли. Сказали, микроинсульт, и что ему еще повезло. Но он двигаться стал плохо и говорить невнятно. Понимаете, что это значит для актера? Он у меня в «Ревизоре» Осипа репетировал, теперь и не знаю, как быть. Сочинила я все. Вы не волнуйтесь, я бы так внаглую у вас денег просить не стала. Я отлично помню наш разговор.

В голосе ее опять звучал не вызов, а усталость. Павлу стало неловко, и, чтобы закончить неприятный разговор, он открыл перед ней дверцу машины и пригласил Юлю садиться. Он только сейчас, кажется, понял, что заставило его притормозить тогда у остановки и предложить Юле свою помощь. Он хотел как-то загладить свою вину за ту, откровенно говоря, хамскую сцену, которую его черт дернул устроить в кабинете. Но он так хотел отомстить той Юле, которая смеялась над ним в аэропорту! А эта, сегодняшняя Юля, усталая, немного виноватая и мягкая – совершенно другая, и он уже запутался в этих многочисленных Юлях, разных до неузнаваемости!

– Вас куда подвезти? – спросил он.

– Я вместе с вами выйду, возле вашего коттеджа, мне там недалеко дворами.

Но когда машина остановилась возле его коттеджа и Юля в самом деле выбралась из салона вслед за ним, вместо того, чтобы попрощаться, Павел вдруг пригласил ее зайти на чашку кофе. И тут же сам удивился, как вдруг это игриво и пошло прозвучало. Обычная фраза, но к Юле она совершенно не подходила.

Юля взглянула на него как-то странно, однако вежливо поблагодарила, сказала, что ей еще надо дома поработать, и, быстро простившись, ушла.

Павлу показалось, что шофер посмотрел на него с плохо скрытым злорадством. Да нет, наверняка показалось.

Премьеру «Ревизора» наконец назначили на первое декабря. Павел собирался в театр в отличном настроении. Раз положено посещать премьеры – пожалуйста, он не против, посетит. И на фуршет, вполне возможно, останется, у него в городе уже полно знакомых, и он будет чувствовать себя свободно. Дела на заводе шли отлично, начался монтаж печи-ковша, подписали контракт на поставку нового оборудования. Дядя, кажется, был им вполне доволен, хотя и традиционно скуп на похвалу. А еще Павел радовался, что закончился тяжелый, сонный и трудный, нелюбимый им ноябрь и наступил декабрь. Там и до Нового года недалеко. Сперва он поедет домой, к маме, а потом – непременно на острова, где тепло, где океан, где все желтое, бирюзовое и зеленое, где нет заводских труб, не орет по утрам гудок, а дорожку от дома до калитки каждую ночь не заносит снегом.

Поэтому Павел еще накануне заказал в Екатеринбурге десять роскошных букетов (все разные!) для каждой актрисы. Общая стоимость этих букетов вместе с доставкой составляла сумму, немногим меньше той, что просили у него директор и режиссер. В этом заключалась некоторая, как бы это выразиться… неловкость. Но там было дело принципа, утешал себя Павел, а принципы не измеряются в рублях. Пусть они поймут, что отказал не потому, что жадный, а потому, что у них разные взгляды на искусство вообще и на их театр в частности. Если бы кто-то сказал Павлу, что он, сам того не замечая, все время думает о той ссоре, ищет оправданий и аргументов, он бы рассердился. И еще больше разозлился бы, если бы ему кто-нибудь сказал, что он думает о Юле. Отчего-то очень хотелось, чтобы ее спектакль получился. Хотя, в общем, ему нет до этого никакого дела – так, просто интересно.

Поначалу происходящее на сцене Мордвинова озадачило. Примерно половину первого действия Павел старательно прогонял с лица вопросительное выражение (он прекрасно помнил, как Юля сказала ему, что его кислую физиономию на премьере «Канотье» прекрасно видели все актеры). Прежде всего Гоголь был нагло переписан. Спектакль начался не с привычного «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам…», а со сцены, где два Хлестаковых, молодой и старый, вспоминали занятную историю из прошлого, наперебой пересказывая друг другу смешные детали и по нескольку раз повторяя самые интересные места. Было понятно, что постаревший Хлестаков ничуть не раскаивается в безобразии, по молодости лет учиненном в провинциальном городке, и весьма сердит на господина Гоголя, который кое-что переврал в своей пьеске.