Елена Гайворонская - Круговой перекресток Страница 34

Мне было шестнадцать, прежде я пила шампанское лишь два раза – на Новый год и собственный день рождения, немудрено, что безобидный шипучий напиток ударил в голову. Нетвердой рукой поставила опустевший бокал на стол, едва не разбив его о чью-то тарелку, рассмеялась. Стало ужасно весело. Я хохотала как дурочка по малейшему поводу, над шутками, которые прежде вызвали бы лишь презрительную усмешку. В лучших Дашкиных традициях разлила сок на светлую скатерть и едва не опрокинула вазочку с фруктами. И даже не стала возражать на очередную попытку Сухарева меня обнять – да пусть потешится именинник, от меня не убудет. Залпом осушила другой бокал, и на миг стол качнулся и поплыл в сторону.

– А нет ничего посущественнее лимонада? – вдруг громко спросил Кузя.

– Вон там. – Мишка махнул в сторону бара, явно не желая покидать своего места.

Кузя открыл бар, вытащил бутылку коньяка, прочел по буквам:

– «Мартел».

– «Мартель», темнота, – поправил Сухарев. – Это папашин.

– Так что, можно открыть? – не унимался Кузя.

– О, давай, круто! – загалдели остальные особи мужского пола.

– Валяй, – позволил Сухарев.

Кузя с товарищами распотрошили пробку и принялись разливать коньяк. В комнате тягуче запахло жареным миндалем. Этот запах вкупе с «Диором» приятно кружил голову, пьянил сильнее «Советского игристого», провоцировал на дерзкие, сумасшедшие поступки.

– Тебе плеснуть? – спросил Кузьмин Сухарева.

– А то! – отозвался именинник. – За что пьем?

– За прекрасных дам, – почему-то мрачно отозвался Кузя и покосился в мою сторону.

– Замечательный тост! – радостно подхватила Тонечка. – Мальчики, и мне чуток. Когда еще родную Францию попробуешь?

– Хочешь? – Сухарев поднес к моим губам бокал.

Я медлила. Чувствовала, что уже от шампанского хороша. С другой стороны, что я теряю? Что со мной может случиться? Тут все свои… Всего один глоток. Зато потом буду знать, что такое настоящий «Мартель»…

Я сделала этот глоток. Горло мгновенно обожгло, я закашлялась. Мишка протянул мне стакан воды. Я жадно пила, вода срывалась с моих нетвердых губ, капала на свитер. Стало невыносимо жарко, сердце заколотилось, как пулемет. В голове образовался вакуум, какофония запахов «Диора», «Мартеля» и сигаретного дыма дурманила сознание, жадный взгляд сидящего рядом парня будоражил ленивую кровь, что-то жарко трепыхалось в животе, напоминая о невероятно знойном лете. Я подошла к окну, потянула на себя фрамугу, она отворилась. Вдохнула осенней сырости, закрыла глаза. Ветерок приятно освежал пылающие щеки.

– Танцуем все! – объявил кто-то.

Заиграла медленная музыка. Я оказалась в объятиях именинника. Мишка прижимал меня все крепче, что-то лопотал про мои глаза, волосы и духи, его руки скользили по моей спине, обжигая через свитер, мне уже не хотелось смеяться, мне уже вообще ничего не хотелось, кроме музыки, тепла и тихих вкрадчивых слов, зажигающих огонь где-то внутри. Я снова закрыла глаза и вдруг почувствовала, как влажные губы коснулись моего уха, прижались к щеке, заскользили к моим губам. Что-то снова трепыхнулось внутри, замерло в томительном ожидании неизведанного, непознанного… Вот он, мой первый поцелуй, нетерпеливый, хмельной…

Теплые мокрые губы прижались к моим, захватили их в плен, обмусолили обе и каждую по отдельности… Блаженное тепло улетучилось. Стало холодно и противно. Я задрожала, попыталась отодвинуться, но Мишка не отпускал, да еще просунул мне в рот толстый язык и принялся вылизывать мои зубы… тьфу, какая гадость! Меня сейчас вырвет…

Я с силой высвободилась, расталкивая танцующие парочки, пронеслась в туалет, благо он оказался объединенным с ванной. Меня вывернуло всем съеденным и выпитым. Ужасно. Туман в голове потихоньку рассеивался. Эти тусовки не по мне. Как и поцелуи. Надо будет рассказать Дашке, что книги безбожно врут. Нет ничего приятного в слюнявых сосаниях, ровным счетом ничего. Гадость.

Я умылась и решила уйти по-английски, не прощаясь. Выскользнула в коридор, обулась, накинула плащ, но, как обычно, сработал закон подлости – дверь из гостиной отворилась, и, покачиваясь, выплыл Сухарев, вытаращил косые от «Мартеля» глаза:

– Куда?! Стой!

– Мне что-то нехорошо, – поморщилась я, нисколько не привирая.

– Не уходи… – тупо бубнил Сухарев, наваливаясь на дверь, – я тебя не пущу.

– Отойди. – Я почувствовала, как внутри закипает злость. Все в Мишке вдруг стало мне омерзительно: и красивые глупые глаза, и запах приторного одеколона, и пижонский бордовый джемпер, и особенно его яркие толстые губы, которые он плотоядно облизывал.

– Теперь ты – моя девушка…

Он сгреб меня в охапку и попытался обслюнявить лицо. Я уворачивалась, вздрагивала от омерзения, бормотала:

– Отстань, придурок. Отвали…

– Отпусти ее! – рявкнул кто-то за спиной.

Объятия Сухарева разжались. Я отпрянула в сторону. Перед нами возник мрачный угрюмый Кузя.

– Слышь, не лезь не в свои дела, а? – сказал Сухарев и похлопал Кузю по плечу. – Иди развлекайся…

Между тем я снова сделала попытку прорваться к двери, но Сухарев схватил меня за руку. Я с силой рванулась, крикнула: «Отцепись!» – и в этот момент Кузя, который был гораздо массивнее и сильнее, со словами: «Отстань от нее!» – втолкнул именинника в гостиную так, что тот, не удержавшись на заплетавшихся ногах, упал возле стола, стянул скатерть и опрокинул на себя все, что было на столе.

– Я ухожу. – Я избегала смотреть Кузе в лицо. Было в нем что-то неприятное – смесь укоризны, хмельного ожесточения и еще чего-то…

– Я тоже. – Кузя сорвал куртку с вешалки.

Но тут из гостиной вылетел обиженный пьяный Сухарев и попытался съездить Кузьмину в челюсть. Тот увернулся, удар пришелся по шее. Кузя в ответ засветил Сухареву в глаз, Мишка схватился за лицо, принялся выкрикивать ругательства в адрес Кузи и требовать, чтобы тот немедленно убирался. Девочки бросились к имениннику. Я соляным столбом стыла на пороге открытой двери, не в силах пошевелиться – события повергли меня в ступор.

– Если ты сейчас с ней уйдешь, между нами все кончено! – заорала на Кузю Валька.

Валькин визг вернул меня к реальности. Я выскочила из нехорошей квартиры, не дожидаясь лифта, рванула вниз по лестнице. Сзади, тяжело дыша, топал Кузя. На улице нагнал меня и молча пошел рядом. До развилки нам было по пути.

– Какая гадость, – сказала я, имея в виду все сразу, весь дурацкий вечер, от слюнявых поцелуев до нетрезвого мордобития. Выпитое давало о себе знать тупой заторможенностью, ломотой в висках и подступившим раздражением на весь белый свет.

– А я думал, тебе нравится, – сумрачно выдохнул Кузя. – Скажи честно, тебе понравилось с ним целоваться?