Принц и Ника (СИ) - "Чинара" Страница 34

— Да. — признаюсь я и, как последняя дурочка-снегурочка на планете Земля, таю от стыда и закрываю лицо руками. Но он не смеется и не говорит «ай-ай-ай, все эти годы молчала коза егоза такая».

Нет, я ощущаю прикосновение губ к кончику уха и вздрагиваю. А затем его рот ласкает, покусывает, облизывает и овладевает моим ушком так, что я начинаю бессвязно мычать стонать и извиваться в его руках. Отчетливо чувствую, как он горит вместе со мной. Как его руки сдерживают себя в своих поворотах и, не контролируя себя, накрываю мужскую ладонь своей и опускаю туда, где все натянуто до предела. Туда, где огненные волки воют от охватившего их пламени на луну…

— Ника, что ты творишь… — почему в его голосе скользит страдание…

— Я так хочу… — выдыхаю я.

— Если бы ты только знала, как сильно я тебя люблю.

И вместе с этими словами и его единственным непристойным прикосновением меня заглатывает, крошит, дробит, переламывает в эйфории и выносит к вечной бесконечности. Мой неприличный стон содрогает ночную тишину, тело пронзает судорога и я доверчиво прижимаюсь к родной груди моего лучшего друга.

Ощущаю его твердость, но он перехватывает мою руку, вознамерившуюся познать рукоблудие, ласково улыбается, гладит мои волосы, целует нежно в лоб… Мы молчим, слова кажутся лишними… Все лишнее, кроме того, что есть сейчас… Я поднимаю на него глаза, вижу в них столько тепла, что мурашки по коже и понимаю, чего именно очень хочу….

— Поцелуй меня. — прошу, уверенная в его согласии.

Но Эрик вдруг крепко сжимает рот, хмурится и отводит взгляд. Он напрягается и качает головой.

— Давай не сейчас.

Ледяное копье пронзает мою грудную клетку и вонзается внутрь, накрывая жар вечной мерзлотой. «Поцелуи — это слишком личное…» — вроде так говорилось в «Красотке». И, кажется, я полная дура. Он же избегал пикантных прикосновений и к себе не дал прикоснуться… Просто меня таким образом успокаивал? Меня колотит от обиды, отталкиваюсь от Эрика, встаю, спешно поправляю волосы и зло выдаю:

— Папа рад, что я с Дартом. Он похвалил мой хороший выбор!

— С каким еще Дартом? — подскакивает и хватает меня за руку. — Ничего что, ты только что кончила в моих руках?!

— Ничего. Переживу. — ухмыляюсь я. — Мне Sky предложил полугодовую стажировку, и мы с Даниилом вылетаем в конце августа.

И метко выстреливаю всеми деталями фееричного ужина.

О том, что я сейчас повела себя на скамейке хуже шлюшки Покахонтас я подумаю позднее, сейчас мне слишком больно.

Эрик из няшки на глазах превращается в Чудовище.

— То есть то, что сейчас было ничего не значит? — выговаривает с темной усмешкой. — Ты сравнивала, может?

— Да как ты смеешь?!

— Дело в том, что твоему отцу он больше по душе? Или в обложке Sky? В слове «Америка» может?! Или мне надо на обложку себя впихнуть, чтобы ты меня заметила? О! Перетрахать округу?

— Трахай кого хочешь, мне фиолетово! Мы же просто друзья.

— Просто друзья, значит… И кончала ты по-дружески?!

— Меня таким образом успокаивать тебя никто не просил!

— Ты себя слышишь?! Ты не сможешь после этого с ним!

— Еще как смогу!

— Может еще попросишь взять тебя силой, как в твоей любимой книге?!

— Может и попрошу!

— Ника! — рычит Эрик и снова больно хватает меня за локти…

— Мне больно!

— Мне тоже, блядь, больно!

— Слабак! — шиплю в ответ и одергиваю руки. — И что за тупые вопросы? Тебе самому Дарт понравился! Ты ему чай радушно заваривал!

— Ты думаешь я твоему Дарту чай хотел заварить? — лихорадочный блеск скользит во взгляде Рафиковича. — Да я мечтал ему кружку с кипятком в жопу засунуть! По самые гланды! Чтобы жгло, как у меня внутри! Но это блядь, неправильно… Ты сама должна была выбрать… И раз выбрала… Выбрала… На этом и закончим. Как ишак себя веду!

— Закончим. — соглашаюсь и миротворчески добавляю. — Теперь поехали, я тебя отвезу.

Но Чудовище улыбается так, что становится на секунду не по себе.

— Ты снова меня не поняла. — усмехается. — Но я скажу четко, по-русски. Готова? Наша дружба сегодня умерла.

Щелкает меня по носу и разворачивается, чтобы уйти, но мне ни капли не смешно. Хватаю его за руку и пытаюсь заглянуть в глаза:

— Шутки за триста? Рафикович? Ты чего? Ну повздорили мы, чего сразу нас убиваешь… Прокляну!.. — Ну же, смешинки, выходите. Появитесь хоть слегка.

— Мертвый не может убить. — непроницаемо говорит Эрик, доставая телефон. — Ты меня сегодня убила, воскресила и снова убила. О, твоя сестра пишет. Не волнуйся, устрою ей лучшее свидание из возможных. По старой дружбе. — топит меня безразличием глухой синевы. — Сможешь даже понаблюдать. Она зовет пойти с ней на чудесный воскресный вечер к папочке твоего горячо любимого Дарта. — последние слова шпарят кожу, словно кипяток, и я выпускаю его руку.

Он уходит, сливаясь с дымкой ночи, а мне вдруг становится нестерпимо холодно.

Глава 30

Возвращаюсь я домой под утро. Оказывается, наши с Эриком разговоры длились почти всю ночь. И не только разговоры… Обнимаю себя руками, пытаясь поймать на одежде запах друга. Меня устроит и бесячий алкогольный амбре, только будь немного на мне…Будь…Но его нет, ничего нет.

Скидываю одежду и становлюсь под холодный душ. Меня трясет, но я не могу понять отчего. Убеждаю себя, что мы всего лишь немного повздорили и страшного ничего не произошло. Эрик не умеет на меня долго злиться… Ведь я король Артур! Он остынет, и завтра все встанет на свои места.

Но задница едко подсказывает: «ни хрена…». По-русски, вставляя известные бранные фольклорные слова родного языка друга, прошу ее заткнуться.

Вода не помогает, мысли не покидают, а тело ноет, не желая смывать с себя его прикосновения. Закутавшись в большое кремовое полотенце, босыми ногами иду в комнату, ложусь на кровать и накрываюсь одеялом с головой. Фееричный семейный ужин с папиными хвалебными речами в мой адрес должен был стать самым запоминающимся воспоминанием сегодняшнего дня, но он померк…, став вдруг нелепой и несущественной… чьей-то чужой далекой трапезой, покрытой безразличным густым туманом.

Погасло все…

Все, кроме его слов…

Все, кроме его рук на моем теле…

Все, кроме него….

Глаза слипаются и уносят в потоки сна, густо окроплённые чешуйками воспоминаний. Страницы правды и грез путаются, вплетаются друг в друга, как стежки при вышивании и проявляют скрытие, потаенные в ветхом подвале сокровенные снимки…

Второй класс…

Школьный двор. Моя разбитая коленка, сжатые кулаки и сдерживаемые слезы. Эрик, обеспокоенно копошащийся вокруг меня и смешно надувающий щеки, пытается снизить боль и дует на рану…

— Не надо было оттаскивать! — возмущаюсь я. — Я бы ее добила!

Он не отвечает, только вздыхает и протягивает мне пакетик с двумя вишневыми пирожками. Один тетя Софа кладет для сына, второй для его боевой подружки. Но она не знает, что иногда оба достаются мне…

«Потому что ты не слышишь…. С первого класса не слышишь!» — кричит вдалеке голос.

Третий класс…

— Ты немного похож на Джона Смита, — оценивающе смотрю на друга, который демонстративно на меня обиделся и не поворачивает свою голову в мою сторону.

Его попытка пролоббировать Черепашек Ниндзя была высмеяна и властно отклонена. Поэтому, в то время как наши мамы пьют на кухне чай, мы в моей комнате смотрим Покахонтас.

— Думаю, да. Будешь в играх моим Джоном Смитом.

Тут мистер невозмутимость вскакивает, краснеет и пыхтит, как маленький возмущенный вагончик:

— Я Адамян Эрик Гамлет Рафикович!

Закатываю глаза и отворачиваюсь снова к экрану телевизора:

— Не хочешь, не надо. Найду себе другого.

А через какое-то время до меня долетает со вздохом:

— Буду.

«Ты меня слышишь, ау, там в танке?!…»

Седьмой класс…

— Дай списать математику. — ласково обращаюсь к моему неизменному соседу по парте.

— Как вчера прошло свидание с Дятлом? — хмурясь, протягивает мне тетрадь. Явно недоволен, что я не сделала домашку.