Экстренный контакт - Энтони ЛеДонн Страница 34

По внутренней связи раздается голос:

— Следующая остановка — Кливленд.

Изображение лица Лоло в моих сообщениях ярко вспыхивает, как маяк, зовущий меня домой.

Прости, Кэтрин. Я сделал все, что мог.

Бросив последний взгляд назад, я сажусь на поезд. Один.

ГЛАВА 22

КЭТРИН

23 декабря, 21:48

Знаете, как в дрянных боевиках, где что-то делают со звуком, так что слышно только тяжелое дыхание героя в важный сюжетный момент?

Вот так и здесь.

Все, что я слышу, это мое тяжелое дыхание и стук сердца, когда мчусь к одиннадцатой платформе так быстро, как только могут донести меня мои шпильки.

О, да, и сумочка на боку, и телефон, крепко зажат в моей ладони. Потому что, очевидно, рождественские чудеса случаются даже с Гринчами, и отправляющийся поезд задержали, и мои новые друзья в тихом вагоне услужливо высунули мою сумку в окно.

Том ошибался. Мне не терпится рассказать ему об этом.

Наконец, я добираюсь до места назначения, и на секунду мне кажется, что я все еще нахожусь в звуковом искажении фильма, потому что не слышу ничего, кроме стука своего сердца.

Через мгновение я понимаю, что ничего не слышу, потому что...

Нечего слышать.

Нет людей. Нет поездов. Платформа абсолютно пуста.

Я судорожно втягиваю воздух, пытаясь выровнять дыхание. Когда мне это удается, я, наконец, улавливаю другой звук. Тихий, скользящий звук. Я иду на шум к другой стороне большой бетонной колонны, где скучающий уборщик подметает мусор у основания мусорного бака.

— Привет, — говорю я. — Где поезд?

Он не прекращает подметать, но смотрит на меня.

— Эм... — Я достаю из кармана смятый билет. — Кливленд. Поезд восемьдесят один. Они поменяли платформу?

Уборщик продолжает подметать.

— Налево.

Я показываю налево.

— Туда?

Он кивает.

— Но поезд ушел.

— Ушел? Он не мог уйти!

Да, да. Я все понимаю, но после того дня, который у меня был, действительно думала, что есть приличный шанс, что Вселенная бросит мне кость.

Мужчина пожимает плечами и возвращается к подметанию.

У меня возникает почти неконтролируемое желание разрыдаться, чего я не делала даже в детстве.

Но тогда, в детстве, мне не приходилось переживать такие дни, как этот, когда мне разбили голову, срезали лифчик, наложили швы на спину, и все это вынудило меня воссоединиться с бывшим мужем из-за неправильно оформленных документов.

О, да, и в детстве меня не выкидывали из самолета и не бросали на вокзале в Буффало в разгар метели.

Что самое интересное? Это все моя вина. Все до последней капли ужасного, что случилось сегодня? Все на моей совести.

Я опускаю взгляд на телефон в своей руке и впервые в жизни по-настоящему, искренне спрашиваю себя:

Стоит ли оно того?

Эта навязчивая идея стать партнером... к чему она меня привела?

И могу ли я вообще утверждать, что делаю это ради папы? Да, цель возникла как способ исполнить его последнее желание, но где-то по пути, боюсь, я переступила черту куда более эгоистичной территории.

— Вы случайно не видели здесь мужчину? — в отчаянии спрашиваю я уборщика, засовывая телефон во внешний карман сумочки. — Высокий, темноволосый? Симпатичный, хотя и не настолько, насколько он себя воображает? Немного отдает эгоизмом и ветчиной?

Уборщик качает головой и уходит, очевидно, достигнув предела своих сил от моих глупостей.

Как и Том, видимо.

Я чувствую... не знаю, что чувствую.

Я не могу винить Тома. И не виню его. Он сказал мне, что уедет без меня, и имел на это полное право. Из-за меня тот уже опоздал на самолет. Думать, что он откажется от последнего шанса вернуться домой ради меня во второй раз, просто... непостижимо.

И несправедливо, что я вообще ожидала этого от него.

Но зная все это, понимая ситуацию с логической, рациональной точки зрения, которая обычно является моей сильной стороной...

Это не мешает боли накатывать на меня. Боль, которая не имеет никакого отношения ни к сотрясению мозга, ни к швам на спине, которые, уверена, я разодрала в своей тщетной попытке успеть на поезд до Кливленда.

Но моя ноющая голова и жгучая боль в спине не сравнятся с болью в груди.

С мучительным вздохом я тяжело опускаюсь на жесткую скамейку. Сумочка соскальзывает с плеча и падает на землю, телефон выскальзывает из внешнего кармана и проскальзывает по бетону на добрый фут.

Но не шевелюсь, чтобы поднять его. Я только что рисковала всем ради этой чертовой штуки, но почему-то сейчас не могу найти в себе силы дотянуться до него.

Вместо этого я просто сижу. С болью терзающей меня изнутри. Смотрю на свой телефон.

Ненавижу его.

Ненавижу себя.

Поднимаю подбородок вверх, желая увидеть небо вместо бетона. Мечтая увидеть отца. Поговорить с ним. Чтобы он напомнил мне, что все это будет стоить того, когда я стану партнером.

Я всегда так поступаю, когда разочаровываюсь в своей жизни, когда одиночество наступает мне на пятки. Вспоминаю папу и то, как он гордился бы мной — и будет гордиться, где бы он ни был, — когда я исполню это предсмертное видение.

Но сейчас, то ли потому, что не вижу небес, то ли из-за всего, что произошло сегодня, я задаюсь вопросом:

Хотел бы этого папа?

Хотел бы он, чтобы я сидела здесь одна на скамейке в метель? Хотел бы, чтобы в свои тридцать шесть я была разведена и одинока? Хотел бы, чтобы я с ужасом ждала каждого момента рождественского сезона?

Хотела бы я спросить его, стоит ли оно того. Вся эта тяжелая работа. Жертвы и потери.

Только одна потеря, в основном.

Чувствую незнакомое жжение в глазах, покалывание, колючее чувство, которое ненавижу. Я быстро захлопываю глаза, прежде чем слезы успевают вырваться наружу.

— Знаешь, это пошло бы тебе на пользу, — говорит низкий голос у меня за спиной. — Если бы ты уснула здесь, и некому было бы тебя разбудить.

Снова открываю глаза, и, хотя все расплывается от непролитых слез, я узнаю этот голос. Этот ужасный и в то же время чудесный голос.

Поворачиваюсь лицом к Тому, когда он обходит скамейку и смотрит на меня сверху вниз. Выражение его лица разочарованное и грозовое. Хотя, когда мои глаза встречаются с его, он удивленно моргает от того, что видит.

Знаю, что