Галина Щербакова - Время ландшафтных дизайнов Страница 35

Гость подымается вместе со мной. Глаза мамы одновременно полыхнули облегчением и разочарованием. Это ведь только мы, русские, умеем одновременно вкушать горькое и сладкое, муку и счастье. По опыту получения самых извращенных удовольствий мы первые в мире. Нас долго такими воспитывал некий божественный биолог.

Одним словом, мы уходим вместе и долго-долго идем к метро. Господин абсолютно равнодушен к красотам города. Он идет молча, мы молча едем в метро. Я пытаюсь его уговорить сойти на удобной ему станции, но он машет на меня рукой. И я начинаю волноваться, что он пойдет провожать меня до дома, а там – как знать – напросится зайти, и я заранее готовлюсь к отпору. Я говорю ему об Алиске.

– Да, Таля мне говорила, – отвечает он. – Приемная девочка.

– Нам предстоит переезд, и мы на сумках и пакетах, – вру я.

Он знает и это. И спрашивает, не может ли он помочь в каких-то запутанных делах. «У вас, как я понял, нет опекунства?»

– Это формальность, – говорю я. – Девочка со мной уже четыре года. Меня хорошо знают в ее школе. И у меня есть толковый юрист.

Последнее вранье. Я ведь все откладывала этот вопрос. Первое время я ждала Игоря, потом чего-то другого. Потом поняла, что никто не возьмет меня замуж да еще с чужим ребенком. И случись проблемы с удочерением – мое одиночество может стать единственным козырем против меня. Хотя на девочку никто не претендует. Но что может всплыть в последний момент? Все-таки на кону трехкомнатная квартира, сданная пока как бы без боя. Это-то меня беспокоит. Квартира – не хвост собачий. Но никто не знает моей слабины и силы: ради того, чтобы не было свары, в которую втянут девочку, я готова остаться с ней в тесноте. Я ведь блефую, когда говорю, что у меня все схвачено и голыми руками меня не взять.

Как-то конспективно, чтобы что-то говорить и иметь основания не пригласить гостя в дом, я проговариваю все это. Человек из Бразилии, абсолютно чужой, что ему наши мелкие хитрости?

Мы останавливаемся у подъезда.

– Вы удивительно похожи на маму, – говорит мамин друг.

– Я? – смеюсь я. – Вот уж чего нет, то нет. Я абсолютно вся папина.

– Ну, может быть, рост, – говорит он. – Или как это по-русски? – Он вспоминает забытое слово, я ему не мешаю. Что у меня мамино? Гримасы. «Обезьянки вы мои», – говорил папа.

Но я всегда знала: мама внешне лучше меня, тоньше. Но она была из тех упрямых комсомолок, которые, будучи ярыми атеистками, все-таки уповали только на божьи дары. Никаких там подрисованных глаз, румян – только чуть-чуть помады, в сущности ничего. До мышиной серости. Хотя уже и в пятидесятые, сужу по фильмам, были другие. Еще какие! Носили такие заломленные шляпки, такие туфли, но это были стиляжки или девушки из особых школ, или молодые жены крупных торговых деятелей. Это у мамы всегда называлось «не наш круг». Верхом шика у мамы была блузочка «а la Крупская», которую мама углядела в каком-то ленинском альбоме. Именно некрасивую Надю – такова мамина мысль-идея – в простой, но изысканной блузке полюбил не кто-нибудь – Ленин. Господи, мне даже неловко вспоминать мамину дурь, но я и тогда всему сопротивлялась и даже однажды ляпнула, что никогда бы за Ленина замуж не вышла. Шок!

Это я к тому, что никогда никто мне не говорил, что я похожа на маму.

– Вспомнил! – восклицает гость. – У вас это называется «статью».

– Что? – я как-то уплыла в себя, а он, оказывается, вымучил забытое слово. – Ну, какая там стать? Просто большая девушка.

– Можно вас поцеловать? – спрашивает мамин бывший друг.

Я подставляю ему щеку. Мне в голову не приходит, что он силой развернет меня к себе и вляпается мне в губы отнюдь не родственным, а весьма сочным мужским поцелуем, и я от неожиданности и даже слегка для удобства дыхания отвечу ему слабым движением, дабы выжить, потому как другого и пути нет. Он нескоро выпускает меня из рук, я в полной мере получаю информацию о его вкусе и запахе, мастерстве и крепости, а также о мощи его чресл и того, что между. «Между» он с силой прижал ко мне.

– Перебор, – говорю я сбитым дыханьем. – Номер вне программы.

– Я приехал сюда за мечтой, – говорит гость. – Таля не могла сохранить себя лучше, как родить для меня вас, – сказал он именно это.

– Господи! – кричу я. – Вы псих. Вы знаете меня три часа. Вы даже слыхом обо мне не слыхивали. Родила для вас? У вас в головке все в порядке?

– Зачем бы я тогда приехал? Как только умерла моя жена и дети встали на ноги, я понял, что мне надо ехать туда, где я оставил самую большую любовь.

– Но это ведь моя мама! Не так ли? – кричу я.

– Нет, – говорит он. – Таля – мираж, Таля – дух. А вас я заберу с вашей девочкой, нечего вам тут бороться с жизнью и подозревать, что ее можно победить самой. Вам нужен я.

– Да не нужны вы мне! – смеюсь я. – И если вы хоть слово скажете маме, я вас подорву! В моем районе время от времени летают бесхозные пули. Просто так, у нас это принято.

– Инга! У вас не имя, а песня. Простите меня за напор. Это удивительно для меня самого. Но я не могу терять время. Маме придется сказать – никуда не денешься, но вы с девочкой уедете со мной. Как это по-русски? Смешное выражение… Нарисуйте себе на носу!

Я ухожу в подъезд. Меня вытошнило у почтовых ящиков. Странная блевотина. Из меня выходила неведомая гадость, которая не могла быть ни едой, ни питьем. Гадость шла из головы. И я как-то спокойно подумала: «Это инсульт, мать вашу так. Рано же… Как бы… Еще…»

Очнулась я дома. Надо мной маячило лицо варяжского гостя. За руки меня держала Алиска в ночной рубашонке. Некто невидимый сбоку делал мне укол в вену.

– Сосудистый спазм, – сказал мне гость. – Ничего страшного. Я вас не покину.

…Он идет провожать «скорую», Алиска шепчет мне:

– Он внес тебя на руках. Я пустила, потому что с ним была соседка. Тебе очень плохо?

– Мне совсем хорошо, – говорю я. – Честное слово. Надо его проводить. Сказать спасибо и до свидания.

Он возвращается и присаживается на краешек моей постели. Алиска, готовясь ко сну, постелила и мне, и себе.

– Простите, – говорит он, – я не рассчитал силу. Вы очень эмоциональны.

– Прощаю, – отвечаю я. – Спасибо за доставку. Алиса, открой дверь и выпусти дядю.

– А могу я остаться? – Он говорит это робко и неуверенно.

– Не можете, – отвечаю я. – Все будет в порядке. Я спокойно отлежусь, а с вами я буду нервничать.

Он ушел, и я тут же уснула. Спала я долго и крепко.

Утром Алиска мне сказала, что звонила мама, но умница-девочка пугать бабушку не стала, а сказала, что у меня с вечера болела головка, и я приняла таблетки.