Наталья Троицкая - Обнаров Страница 35

Тая деятельно помогала, потом услужливо открыла дверцу, разместила покупки, усадила подругу на переднее сиденье и села за руль.

Резво, под неодобрительный гул клаксонов они влились в поток.

– Нет, гадина! Просто гадина! Никогда не прощу!

– Перестань, Оль. Посмотри, движение какое! Этот водила просто замотался. Водители маршруток вообще ничего, кроме своего графика, не видят.

– Тай, да какого «водилу»?! Не до водилы мне! Не сахарная, не растаю. Я козла своего… Понимаешь? Я козла своего сейчас видела!

– Сережу?

– Падаль! Стоит на светофоре и «соску», белобрысую, за сиськи лапает. А та млеет, б. дь! Это он так в Дмитрове на съемках. Представляешь?! Баб, гаденыш, снимает!

Ольга все же заплакала. Трогательно, ладонями, по-детски она тщетно стирала то и дело сбегавшие по щекам слезы.

– Тай, надоело. Понимаешь? Пашу, как лошадь. Дети на мне, дом на мне, интернет-кафе на мне. Я в театре ничего стоящего не играю из-за того, что занята домом и бизнесом мужа! Я кино из-за семьи бросила! Я похоронила себя как актрису! Все для Сереженьки! От всего его освободила, гаденыша. Только бы карьере его не мешать! Опять же, двое детей, дом, квартира, машины, дачи, достаток… Ну все же для спокойной жизни есть! Нет. Не может. Не ценит! Девок ему подавай! Скотина!

Тая погладила подругу по плечу.

– Ну, успокойся. Хватит. Все.

– Как успокоиться, Тая? Вечером придет как ни в чем не бывало, врать начнет, а ночью с супружеским долгом полезет. Противно!

– Бедненькая моя. Он детей любит. Терпи ради детей.

– А что ты меня успокаиваешь?! На своего посмотри! Твой точно такой же! Мозгов, может быть, побольше. Умеет получше скрыть. Это Костя моего Сережку с толку сбил! Сережка таким не был. Все дружба их проклятая. Мы уже женаты были. Уже дети. А твой холостой. И все подначивает, дрянь, подначивает, мерзавец!

Тая протестующе вскинула руку.

– Оля, в тебе говорит обида.

– Да какая обида?! Ты думаешь, Обнаров женился на тебе и перестал быть Обнаровым? Может быть, ты не знаешь, но в актерской тусовке слова «Обнаров» и «бабник» – это синонимы! Я помню Костю на прошлом «Кинотавре». Я даже если разуюсь, у меня пальцев не хватит, чтобы перечислить всех его зазноб за три-то дня! Пиво, водка, девки, пляж. Это расписание твоего святого Обнарова. Горбатого даже могила не исправит, не то что два месяца брака. Я уверена, что, если ты нагрянешь без предупреждения в киноэскпедицию к своему обожаемому Костику, тебя ждет масса сюрпризов!

Вечером Тая попросила мужа взять ее с собой на съемки в подмосковный Серпухов. Муж отказался наотрез. Она настаивала. Он не уступал. Они поссорились. Потом вроде бы помирились.

– Костя, а ты знал, что Беспалов изменяет жене? – вдруг спросила Тая.

– Знал.

– А разве это нормально?

– Что ты как маленькая? Хорошо… Плохо… Черное… Белое…

– Пожалуйста, поговори с Сережей. Мне жалко Ольгу. Она хорошая.

– Нет.

– Почему?

– Каждый имеет право жить так, как хочет, пусть и не совсем правильно по нашим понятиям.

– Ты оправдываешь его?!

Обнаров вздохнул, взъерошил волосы и тоном вынужденного отвечать сказал:

– Для него это приемлемо. Это его жизнь. Осуждать я не вправе. Ты хочешь знать, приемлемо ли это для меня? Отвечаю: нет. Спросишь, почему? Это было бы подлостью по отношению к тебе, а я уважаю и люблю тебя. Очень люблю. Еще вопросы есть?

Вопросов у нее не было, а вот осадок… Нехороший осадок в душе остался.

В тот день из училища Тая вернулась не поздно. Но вернулась вымотанная и физически и морально. Пластические этюды, над которыми работали весь день, казались ей пустым и никчемным занятием, не имеющим конечной цели. Нет, она превосходно справилась со всеми заданиями, но клоунаду и в жизни и на сцене просто терпеть не могла.

– Марианна Васильевна, я же не в цирковое учиться пришла, – возражала Тая преподавателю, заслуженному деятелю искусств Марианне Васильевне Татарской, упрямой старушке, с упорством вредины заставлявшей ее повторять упражнения снова и снова.

Масла в огонь то и дело подливал Никита Сазонов.

– А зачем жене Обнарова этюды, Марианна Васильевна? Ей сразу главную роль! У нее постельный режим, очень полезный для карьеры. Если я не прав, пусть старшие товарищи меня простят и поправят!

– Гад ты, Никитос! – ехидно бросала ему Ольга Ширяева. – Правильно тебя Таська турнула. Подлый ты. Не мужик.

– На себя посмотри, нутрия! На норковую шубу «дать» не смогла, в нутриевой ходишь.

Марианна Васильевна обычно не выдерживала после второй реплики Сазонова и, театрально воздев руки к небу, голосила:

– О, времена! О, нравы! Элита нации, откуда в вас столько желчи и злости?! Впервые я буду вынуждена ставить вопрос о профнепригодности раньше окончания первого курса. А самых языкастых не стану рекомендовать на лето в киноэкспедиции…

Тая бодро шагала домой от остановки метро. Впереди ее ждал вечер в объятиях любимого мужчины, который и поймет, и утешит, и вознесет до небес.

Обнаров был дома. Одетый в щегольский новомодный пиджак, белоснежную рубашку и джинсы, он озабоченно крутился у зеркала в прихожей, явно готовясь к выходу.

– Привет, – Тая чмокнула его в щеку. – Побрился, надушился… Куда собираемся?

Он мельком глянул на часы:

– Опаздываю, – и стал надевать ботинки. – Я тебе записку на кухне оставил. Спать ложись. Не жди.

Он подхватил дубленку.

– Все. Побежал. Пока!

Дверь захлопнулась. Скрипнули створки лифта. Потом мерный затихающий гул пополз по шахте к первому этажу.

Как была в заснеженном мокром полушубке, Тая пошла на кухню. На куче грязной посуды лежала записка. Тая взяла ее, включила свет. Четким обнаровским почерком было написано: «Должен проставиться коллективу по поводу окончания съемок. Думаю, тебе будет чем заняться».

Ни «целую», ни «люблю», ни подобных милых глупостей в записке не было.

Тая кивнула:

– Краткость – сестра таланта! Разрешите выполнять, Константин Сергеевич? – по военному козырнув, она вытянулась по стойке смирно, потом сняла полушубок, вязаную шапочку, стащила шарф и, засучив рукава, принялась мыть посуду.

Выдержки хватило точно до последней тарелки. Вымыв ее, Тая заплакала.

«Как же так? – в смятенье спрашивала себя она. – Как он мог? Я ему и завтрак, я ему и обед, я ему и ужин. Все вкусненькое, все свеженькое. Кручусь, как рабыня. Не досыпаю, встаю ранешенько! Все для Костеньки. А он?! Раз посуду не помыла. Ну, не успела! Простите! Носом ткнул. Разобиделся! Даже куда ушел, не сказал. Не то чтобы с собой позвать…»

Тая шмыгнула носом раз, потом другой, протяжно выдохнула.

– Сама виновата, курица. Тошная, серая курица!