Даниэла Стил - Обещание страсти Страница 35

— Время это пришло. И ты рискнула.

— Пожалуй, да.

— И сейчас жалеешь? — Ему хотелось получить честный ответ.

— Нет. Я очень рада. — Они снова улыбнулись друг другу, она вздохнула.

— Кизия, а что, если ты скажешь миру, тому миру, чтобы он катился ко всем чертям, и для разнообразия будешь делать открыто то, что захочешь? Неужели ты не можешь наконец предстать перед всеми как К.-С. Миллер?

— Зачем? Чтобы задохнуться от зловония, которое поднимется после этого? Чтобы читать все, что выплеснется на страницах газет? Они начнут мутить воду. Люди будут гоняться за статьями К.-С. Миллер только из-за Кизии Сен-Мартин. Меня отбросят, и я вернусь на восемь лет назад, в «Таймс». У моей тетушки начнутся припадки, у опекуна — сердечные приступы, а я буду чувствовать, что предала даже тех, кто жил до меня.

— Ради Бога, Кизия! Все эти люди либо мертвы, либо скоро умрут.

— А традиции? Они не умирают.

— И все на твои плечи, так? На тебя возложена благородная миссия поддерживать мир? Неужели ты не понимаешь, насколько все это дико? Здесь не викторианская Англия — это твоя жизнь, которую ты загоняешь в тупик. Твоя. Одна попытка, и твоя судьба может стать совершенно другой. Если ты уважаешь то, что делаешь, почему не рискнуть? Выйди из тупика и живи достойно. Или ты трусишь? — Казалось, он насквозь прожигал ее своим взглядом.

— Может быть. Не знаю. Я никогда не думала, что у меня есть выбор.

— И в этом твоя ошибка. У человека всегда есть выбор. Как жить. А может, ты просто не хочешь выбирать. Может, ты предпочитаешь прятаться и жить, как безумная, десятью жизнями. По мне. леди, это не стоит ломаного гроша, вот что я хотел вам сказать.

— Возможно, не стоит. Сейчас и мне так кажется. Но ты не понимаешь, что речь идет о долге, обязательствах, традициях.

— Долг в отношении кого? Подумай о себе, черт возьми! Тебе никогда это не приходило в голову? Ты собираешься провести всю свою жизнь Y. одиночестве, писать под чужим именем и встречаться на вечерах с этими тупоголовыми ослами? — Выпалив эту тираду, он замолчал, а она взорвалась:

— Какими ослами?

— Одного я видел с тобой на фотографии.

— Значит, ты знал?!

Он посмотрел на нее и кивнул:

— Знал.

— Так почему же не сказал мне? — На мгновение ее глаза вспыхнули. Она позволила ему проникнуть в святая святых своей жизни! Что за предательство?

— Как я мог сделать это? «Эй, леди, пока вы еще не взяли у меня интервью, хочу предупредить, что знаю ваше настоящее имя, поскольку читал о вас в прессе». И что после этого? Я подумал, что ты скажешь обо всем сама, когда будешь к этому готова, или не скажешь вовсе. А если бы тогда я объявил, что узнал тебя, ты уж разъярилась бы… А этого-то как раз мне и не хотелось.

— Почему? Боялся, что не попадешь в газеты? Не беспокойся, они послали бы кого-нибудь еще. Твоя история не пропадет, будь уверен. — Она почти глумилась над ним.

Тут Лукас схватил ее за руку столь неожиданно, что она вздрогнула.

— Но ведь я мог потерять тебя!

— Она надолго замолчала, Люк продолжал держать ее за руку.

— Разве это так важно?

— Очень. А сейчас ты должна решить, как жить дальше: продолжать лгать или сказать правду. Ты похожа на человека, которого ужасает одна только мысль, что кто-то придет и спросит, когда, где, с кем и что он делает. Кому какое дело? Пусть они увидят тебя! Покажи им, кто ты есть на самом деле. Или для тебя самой это загадка, Кизия? Думаю, что именно в этом суть. Может быть, К.-С. Миллер столь же фальшива, как Мартин Хэллам или Кизия Сен-Мартин.

— Да пошел ты к дьяволу! — выкрикнула она, вырывая руку. — Тебе чертовски легко сидеть здесь и рассуждать. Тебе абсолютно нечего терять. Ты ничто, откуда тебе знать, как все это выглядит на самом деле? Ты… ты-то можешь делать все, что тебе заблагорассудится.

— Разве? — Его голос вновь стал мягким, как атласная ткань. — Хорошо, теперь послушайте меня, мисс Кизия Сен-Мартин. Будь я проклят, но о долге знаю побольше вашего. Только мой долг не распространяется на мумии из высшего общества. Я в долгу перед живыми людьми, перед парнями, с которыми съел не один пуд соли, перед теми, кого некому защитить, кто не имеет родных, чтобы нанять адвоката, — о них никто не помнит, и никто им не помогает. Я знаю, кто они, сидящие на каменном полу в ожидании свободы, запертые в тюремных камерах, забытые на годы. Некоторые из них проводят так всю свою жизнь, Кизия. И если я, черт побери, не помогу им, этого не сделает никто. Они — мой долг. Они реальны по крайней мере, и я счастлив, что должен им, и не боюсь. Не боюсь потому, что так хочу. Ради них я рискую своей шкурой — ведь меня могут упрятать вместе с ними всякий раз, как только я раскрываю рот в их защиту. Поэтому не рассказывай мне ни о долге, ни о том, что мне нечего терять. Я мог бы вновь жениться, наплодить детей и жить где-нибудь на лоне природы. Кизия, если ты не веришь в то, чем живешь, откажись от такой жизни. Все просто. В любом случае тебе не открутиться — придется заплатить высокую цену. Ты думаешь, что решишь эту проблему, если заклеймишь себя за потраченные впустую годы, а затем продолжишь игру, из которой давно выросла. Если ты покончила с такой жизнью — прекрасно. Если нет — к чему все это?

— Я действительно не знаю. Я ведь не такая, как ты…

— Ты такая, какой захочешь стать. Все это отговорки. Ты просто ищешь легкий выход. Тебе нужна индульгенция, дарующая свободу, человек, который за руку выведет из неволи. Отлично, может, нечто такое и произойдет. А если нет? Вполне возможно, что тебе придется решать все самой, как и многим другим.

Девушка молчала, и Люку захотелось поддержать ее. Он сознавал, что обрушил на нее слишком большую дозу, но остановиться не мог. Сейчас, когда она позволила ему заглянуть в приоткрытую дверь, он должен сказать ей, что там увидел. Ради них обоих. Но прежде всего ради нее.

— Я не хотел топтать тебя, малышка…

— Это надо было сказать.

— Я понимаю, какие трудности тебе приходится преодолевать, и ты права, считая, что мне намного легче. Мне постоянно говорят, насколько я ужасен. Говорят не те, что досрочно освободились, — говорят друзья. А это большая разница. То, что ты пытаешься сделать, намного сложнее. Победа дается в борьбе. Разрыв с домом — это еще не победа. Но она может прийти… позже. Много позже. Но ты добьешься. Ты уже на полпути к успеху, хотя об этом и не догадываешься.

— Ты так думаешь?

— Я уверен. Ты сумеешь. Но мы оба знаем, что это тернистый путь. — Наблюдая за ней, он вновь поразился тому, что услышал. Глубинные тайны ее души, исповедь о семье и сумасбродная теория о традициях и предательстве. В сущности, это было не в диковинку и все же интриговало. Она — продукт странного и чужого мира, своеобразный гибрид.