Евгения Перова - Созданные для любви Страница 36

– Доброе утро, душа моя! – прошептал Андре и поцеловал меня.

– Привет! Забавное ощущение…

– Почему?

– Ни разу не целовалась с усатым мужчиной…

– И со многими ты целовалась?

– А ты?

– С усатыми – никогда!

Мы рассмеялись. Господи, даже шутит он так же по-дурацки, как я! Андре поцеловал меня снова, совсем не по-родственному, и я мгновенно растаяла, совсем перестав соображать, потому что вдруг спросила:

– А нам это можно? Целоваться и вообще? Мы же родственники!

Андре изумился, а я растерянно пробормотала:

– Но ты же сам сказал – сестра…

– Ангел мой, да какие мы родственники! Мы… как это по-русски? Седьмой кисель, а не родственники!

– Седьмая вода на киселе!

– Никогда не понимал этого выражения. Я даже не могу сейчас сообразить, какая у нас степень родства – шестая? Или пятая? Даже двоюродные женятся, а нам сам бог велел!

Андре повернулся ко мне и опять поцеловал, а потом мы любили друг друга – так нежно и пылко, что я совсем отключилась от действительности. Не «занимались любовью», как сейчас говорят, а именно любили: я очень хорошо ощущала эту разницу. У нас с Андре и в сексе оказались одинаковые предпочтения, и то, чего Джуниору приходилось добиваться путем долгих и изощренных ласк, теперь приходило ко мне само. Впервые в жизни я поняла смысл выражения «отдаться» – да, я отдавалась Андре полностью, самозабвенно и восторженно!

– Наверно, я из твоего ребра, – прошептала я, еле придя в себя. – Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь!

– Да, так и есть.

– Как хорошо, что ты догадался сюда приехать. А то мы могли бы никогда не встретиться!

– Нет, не могли. Я ведь специально приехал. Я искал тебя.

– Как?!

Оказалось, я была семейной легендой. Алеша Несвицкий смог добраться до Парижа и некоторое время жил у своей двоюродной сестры, дочери Николая. Он очень беспокоился о Елене Петровне и Онечке, надеясь когда-нибудь разыскать их и увезти во Францию. Здоровье у него было слабое – он так толком и не оправился после ранения и дизентерии, подхваченной на константинопольском пароходе. В 1929 году парижские родственники неожиданно получили письмо, отправленное из России еще два года назад: Онечка сообщала о смерти Елены Петровны и рассказывала о Маняше. Но Алеша так никогда и не узнал о существовании дочери – он умер за полгода до этого от жестокой простуды. Еще одно письмо от Онечки пришло только четверть века спустя: с новостями о замужестве Маняши, смерти ее супруга и о рождении Сони, моей мамы.

Следующее поколение Несвицких уже мало интересовалось своими русскими родственниками, но все-таки знало о моем появлении на свет, хотя никаких писем Онечки Андре больше не отыскал. Но зато была фотография, неизвестно откуда взявшаяся – дед, который первым начал собирать семейный архив, давно скончался, а больше спросить было не у кого. Андре показал мне это фото в своем планшете, и я даже вспомнила, как мы фотографировались в городском салоне: всем кагалом, как говорила Маняша.

Помню, как долго усаживал нас фотограф, стараясь образовать художественную группу. Маняша пыталась им руководить, мама, как всегда нервничала, я шалила, и только Онечка как села, так и сидела – очень прямо и величественно. Ей было тогда уже восемьдесят четыре. В конце концов, она и стала центром, вокруг которого фотограф расположил всех нас: мама тоже сидела – они с Онечкой были самыми высокими, Маняша стояла слева, а я – справа. На Онечке длинная темная юбка и белая блузка с камеей у ворота, ее волосы сияют сединой, а глаза широко распахнуты, словно она видит что-то такое, что нам недоступно. Маняша выглядит слегка рассерженной, на ней темно-синий (это я помню!) костюм, а голова в кудряшках – единственный раз, когда она делала завивку. Ей только что исполнилось шестьдесят. Маме всего тридцать – она моложе меня нынешней. Какая же она прелестная! Совсем другой масти, чем все мы – смуглая, кареглазая, с пышными вьющимися волосами… Тонкая, нежная, хрупкая… Мама… Она улыбается, но в глазах застыла тревога. А вот и я – девочка с косичками, держащаяся за мамину руку. На самом деле это мама держит меня, чтобы не удрала: мне быстро надоело фотографироваться. На мне синее платьице с кружевным воротничком и белые атласные ленты в косах – один бант развязался. Я кажусь старше, чем на самом деле. Да, правда, очень красивый ребенок.

– Я сразу в тебя влюбился! – сказал Андре.

– Да мне же там всего семь лет!

– Ну и что? А мне было двенадцать. У тебя глаза, как у ангела…

Андре, вдохновленный примером деда, продолжил его занятие и углубился в изучение истории рода. Впрочем, он ведь и был историком! Преподавал в Сорбонне, а в свободное от лекций время писал романы, два из которых даже издал, но ни критики, ни читатели не отметили их своим одобрением. Он так и ухватился за Онечкины дневники:

– Этому же цены нет! Такой материал!

– Пользуйся на здоровье.

– Ну все, теперь Нобелевка мне обеспечена.

Андре давно мечтал разыскать русских родственников – в отрочестве он придумывал романтические сказки, главной героиней которых стала прелестная Леночка: ее семья затерялась в глухих сибирских снегах среди грубых аборигенов и кровожадных медведей, но каким-то невероятным образом сумела сохранить аристократическую утонченность. И Андре совершал чудеса героизма, спасая Леночку и ее семью от самых невообразимых опасностей. Наверно, так проявлялся его писательский талант. Надо сказать, он угадал с образом Леночки: синие глаза, русая коса, надменность и упрямство – обычно она снисходила к герою, когда тот уже почти загибался от ужасных ран, полученных в борьбе с очередным медведем – либо с очередным соперником.

Повзрослев, Андре всерьез озаботился розысками, но кого именно следовало искать, понять было трудно, потому что Онечка не сообщила в письмах ничего, кроме имен. На сохранившемся от первого письма конверте фигурировал московский адрес, с которого семья в начале 1930-х годов сбежала в Ташкент. Вернувшись после окончания войны в Москву, они жили уже совсем в другом месте, а потом и вовсе переехали в наш заштатный городишко.

Андре помогло то, что я создала сайт Усадьбы. Не сама, конечно, но тексты на четырех языках написала я, так что Усадьбу легко находили поисковики Интернета по запросам не только русскоязычных пользователей, но и французов, немцев и англичан. Вот и Андре нашел. Благодаря архиву деда он сразу узнал дом, который почти не перестраивался, опознал Елену Петровну на портрете и девушку с разбитым кувшином в парке – я постаралась выложить побольше фотографий интерьеров и окрестных видов. Андре тут же решил ехать: среди прочей информации на сайте были и сведения о турфирме, которая включила нашу Усадьбу в программу своих экскурсий. Представляю, как Андре волновался, поднимаясь по парадной лестнице в дом своих предков! А уж когда увидел экскурсовода, то просто не поверил своим глазам: он сразу узнал девочку с фотографии, несмотря на отсутствие кос с атласными лентами и платьица с кружевным воротничком. Нет, все-таки это чудо.