Авраам Иехошуа - Любовник Страница 36

— Завяз ты с этой машиной, — не мог удержаться Эрлих, — от этого ненормального ни гроша не увидишь…

А я только улыбался.

Тяжелые летние дни. Каникулы в разгаре, Дафи каждый день ездит на море, она задалась целью загореть до предела, «превратиться в негритоску», как она говорит, а я — в гараже, который работает не в полную загрузку из-за того, что рабочие попеременно уходят в отпуск. Эрлих тоже поехал отдыхать за границу, и мне приходится заниматься счетами одному, засиживаюсь допоздна. А когда возвращаюсь вечером домой — застаю Асю в ее комнате посреди нового, незнакомого беспорядка. Бумаги и книги — на полу, везде грязные чашки из-под кофе, на тарелках косточки от фруктов, шелуха арахиса. Пепельницы переполнены. И она сидит посреди всего этого тихая, умиротворенная, думает свои думы. Молчаливая, будто отсутствующая, старается не смотреть мне в глаза.

— Работали… — говорю я, не спрашиваю, спокойным голосом.

— Да… даже не выходила из дому…

— Ну, как он?

На ее лице появляется улыбка.

— Странный… необычный какой-то человек… но с ним можно поладить.

Я не задаю больше вопросов, боюсь напугать ее, вселить в нее неуверенность, показать свое удивление, даже когда вижу в холодильнике кастрюлю с каким-то варевом красновато-зеленоватого цвета, новое блюдо, которое она никогда раньше не готовила.

— Что это?

Она краснеет, бормочет невнятно:

— Попробовала сегодня сварить что-то новое… он подал мне идею…

— Он?

— Габриэль…

Они уже готовят вместе…

Я улыбаюсь, не говорю ни слова, пробую сладковатое, странного вкуса варево, хвалю его, главное, не вызвать у нее чувство вины, не раздавить надежду, не показать признаков ревности, которой я не испытываю. Придать ей смелости, дать ей время, мы уже немолоды, нам по сорок пять, а этот странный неустойчивый человек может исчезнуть каждую минуту, да и летние каникулы заканчиваются.

Я помню необычайно жаркое лето, по всему телу разлита усталость, я в полупустом гараже, рабочих почти нет, дел невпроворот — с трудом справляюсь, хлопочу у машин и думаю о них: как удержать его, может, и ему как-то поспособствовать? Однажды я приехал с работы пораньше, жду в машине на углу улицы, вижу, как они спускаются вместе, садятся в ее «фиат»; она везет его, а я еду за ними следом, сердце мое бьется от волнения. Она довозит его до его дома в Нижнем городе, в самом центре рынка, он вылезает, она что-то говорит ему, высунув голову из окна, говорит серьезно, он слушает ее с легкой улыбкой, рассеянно смотрит по сторонам. Они расстаются. Я ставлю свою машину, бегу за ним, чтобы догнать, прежде чем он затеряется в толпе. Вижу его на пороге овощной лавки, он покупает помидоры. Я слегка прикасаюсь к нему, он краснеет, узнав меня.

— Как дела?

— В порядке…

— Как бабушка?

— Без перемен… Как быть, ума не приложу… Итак, он пока застрял здесь.

— Где ты живешь?

Он указывает мне на дом в конце улицы, дом его бабушки.

— Как работа, которую я нашел тебе?

Он улыбается, снимает свои темные очки, будто желая разглядеть меня получше.

— Нормально… что касается меня… Может быть, мне действительно удастся ей помочь… Она взялась за что-то очень уж мудреное… но…

— А машина? — прерываю я его, не хочу, чтобы он сказал что-нибудь лишнее.

— Машина… — он смутился, — что с машиной?

Забыл он о ней, что ли?

Я рассматриваю его. На нем чистая рубашка, но выглядит неухоженным, в руках вертит пакет с помидорами.

— К сожалению, я пока не могу тебе ее отдать, мой компаньон уж очень упрям, не согласен… Но если у тебя нет денег, небольшую сумму я всегда тебе ссужу.

И, не давая ему вымолвить ни слова, вытаскиваю из кармана пачку денег, тысячу лир, и кладу их осторожно на помидоры.

Он смущен, дотрагивается до денег. Спрашивает, не надо ли ему дать расписку.

— Не надо… ведь ты же будешь приходить к нам…

— Да, да, конечно…

— Между прочим, я ел это кушанье, по твоему рецепту… очень вкусно…

Он смеется.

— Правда?

Только бы не спугнуть его… Я кладу руку ему на плечо.

— Ну что ж, придется тебе привыкать к солнцу. Надеюсь, ты не собираешься убежать от нас?..

— Пока нет…

Я сердечно жму его руку и быстро исчезаю в рыночной толпе.

Ася

Деревянная лестница, оклеенные цветастыми обоями стены, прихожая сельской зубной клиники, старая высокая женщина выходит из кабинета врача, на ходу надевая пальто. Она сияет:

— Чудесный доктор, боли совсем не чувствуешь…

Сквозь открытую дверь я вижу большое зубоврачебное кресло, повернутое к порогу, и доктора, кругленького, с чисто выбритым розовым лицом, галстук бабочкой над воротом белого халата, сидит в зубоврачебном кресле, голова откинута назад, на спинку, руки сложены на животе, и прозрачный красноватый свет, сельский закат, какой бывает в других странах, освещает его спящее лицо, лицо человека, умиротворенного тем, что он лечит людей без боли.

Я вхожу. В углу комнаты, около длинной раковины примитивной амбулатории, стоит он, Габриэль, в белом коротком халате, притворяется ассистентом, показывает мне на стакан, наполовину наполненный беловатой жидкостью, похожей на разбавленное водой молоко. Это обезболивающее средство. Очевидно, главное новшество, сделавшее переворот в стоматологии, заключается в том, что в этой довольно примитивной сельской амбулатории не делают больше обезболивающих уколов, а просто дают выпить напиток, заглушающий боль.

Я тотчас же взяла и выпила. Напиток был безвкусный, но какой-то тяжелый, точно я глотнула ртуть. Он проскользнул в горло и опустился в желудок как ощутимая плотная масса. Состояние у меня приподнятое, будто я выпила что-то очень важное. Я села в другое кресло, напоминавшее кресло в моей рабочей комнате, только у него недоставало одной ручки, чтобы врачу удобно было подойти к больному.

Такое приятное безмолвие. В окне этот чудесный свет, я жду, когда обезболивающее начнет действовать, мышцы лица онемеют. Габриэль кладет на поднос инструменты, тонкие деревянные планочки, не угрожающие, не опасные, а врач все еще не поднимается со своего места, просто спит.

«Средство уже действует», — говорю я, хотя и не чувствую ничего, но знаю, что оно действует, хочу, чтобы действовало, не может быть, чтобы оно не подействовало на меня. А он берет одну из планочек и легкой рукой открывает мой рот, лицо его напряженно и сосредоточенно, он легко вводит планочку в полость рта, словно пытается удостовериться в его существовании, убедиться в том, что у меня вообще есть рот, а я растворяюсь в блаженстве от этого легкого прикосновения.