Анна Берсенева - Ревнивая печаль Страница 36

Она вдруг вспомнила, что уже видела его однажды – конечно, не таким, но тоже с синим, заплывшим глазом, да еще нос тогда распух. Ей было одиннадцать, не больше, а ему, значит, шестнадцать, и Витька Жох ударил его в арке их двора за то, что Митя гулял с рыжей Зинкой Юрченко с Цветного бульвара. Или, может быть, не за это – а просто потому, что Митя был такой, а не другой, и Жох его за это ненавидел.

Лера еще раз улыбнулась, вспомнив тот день – так ясно, как вспоминала все, связанное с Митей. И тут же она увидела, что улыбка каким-то неуловимым образом мелькнула в его едва различимых среди кровоподтеков глазах.

– Что, Мить? – спросила Лера, наклоняясь к нему.

– Вспомнила… Жоха… – сказал он, и она ничуть не удивилась тому, что он догадался.

– Ничему тебя жизнь не научила, мой родной, – сказала Лера, вытирая слезы.

– Может… наоборот – научила… – расслышала она в ответ.

О чем она могла расспрашивать его сейчас – когда губы его еле шевелились и каждое слово, которое ему удавалось выговорить, отдавалось в ней гораздо большей болью, чем в нем самом? Да ей и не хотелось сейчас его расспрашивать. Лера сидела на краю кровати и держала Митину ладонь у своих губ.

Расспросила она его гораздо позже – уже переговорив с ничтожным Таловеровым, о роли которого во всей этой истории она правильно догадалась с самого начала, и даже с милиционерами, нашедшими Митю на пустыре неподалеку от парка Ливнево.

– Если б не машина, мы б его не скоро нашли! – охотно объяснил ей рыжий сержант, которого она разыскала через приходившего к Мите следователя. – А так смотрим – стоит, вся побитая.

– А кто это мог быть? – спросила Лера, уже понимая, какой услышит ответ.

– Ну, нам-то откуда знать? – пожал плечами сержант. – Мы себе патрулировали как положено и меры необходимые сразу приняли. Да ведь он часа три пролежал, да без сознания был, где ж их найдешь!

Это Лера и сама понимала. Но понимала и то, что найти надо. Даже не для мести – хотя каждого из этих подонков она без малейшего сомнения убила бы своими руками, – но для того, чтобы понять: чего ждать дальше? Дурак Таловеров мог говорить что угодно об «исчерпанном вопросе», это вовсе не значило, что так оно и есть.

– Митя, скажи ты мне, ради бога, как это произошло? – спросила Лера.

Она сидела на стуле рядом с кроватью и вглядывалась в его глаза, пытаясь понять, не обманывает ли он ее, чтобы не волновалась.

Прошла неделя, и Митино лицо выглядело уже не так ужасно – или просто она успела привыкнуть? Опухоль почти спала, и оно было теперь не черным, а желто-сине-фиолетовым. Но говорить ему по-прежнему было тяжело из-за сломанных ребер, и температура никак не спадала – блестела в глазах, испариной выступала на лбу. Но из-за температуры Митя как раз говорил быстро, даже лихорадочно.

– Ну, как… – нехотя ответил он. – Остановился на светофоре, подошли, открыли дверцу, повезли на пустырь. И так далее… Милая, грех жаловаться! Руки целы, голова цела – чего больше?

– Может, все-таки перевести тебя в другой корпус? – вздохнув, спросила Лера.

«Другой корпус» располагался в глубине больничной территории, и палаты в нем были исключительно одноместные.

– Зачем? – улыбнулся Митя. – Это было бы просто неприлично, оскорбительно для Нодара Вахтанговича. Он меня отлично прооперировал: нога уже сгибается. И соседи вполне пристойные.

– На скрипке будешь играть, – привела она последний довод. – Там ты никому не помешаешь, тебе разрешат.

– Я и здесь никому не помешаю. Гварнери только не надо сюда приносить, а другую. Все довольны будут, не сомневайся!

Лера как раз сомневалась, чтобы Митин ближайший сосед, алкоголик с многолетним стажем Николай Иванович, которого привезли мертвецки пьяного и который и теперь спал, посвистывая сизым носом, – очень ждал скрипичного концерта. Но у Мити были на этот счет свои наблюдения.

– У Коли довольно хороший слух, – сказал он. – И голос неплохой. Ему тут жена вчера водки принесла, он нам «Хасбулата» исполнял… Что ты смеешься? Консерватория по всей стране таланты разыскивает!

– Тоже нашел юное дарование, – отмахнулась Лера. – А меня, помнишь, в Швейцарию сплавил? – съязвила она. – Говорил: у нас не те условия!

– Так ведь это ты… – Митя так произнес это, что у Леры сердце замерло. – А это я.

– Хорошо ты объясняешь, Митенька.

Лера провела ладонью по его лбу, почувствовала горячую сухость кожи. Она видела, что он устал даже от короткого разговора, что ему совсем не весело.

– Ни с того ни с сего все прервать… – вдруг с горечью произнес Митя. – Когда я отсюда выйду? Работа стоит, все брошено… Концерт для скрипки с палатным хором!

– Выйдешь, Мить, выйдешь. – Лера положила руку ему под голову, слегка покачала, как будто успокаивала ребенка. – Не тюрьма. Вот температура спадет, и сразу я тебя отсюда заберу. Буду сама тебя возить в твой театр, будешь ты сидя дирижировать – какая разница?

Митя закрыл глаза, молча прислушиваясь к Лериному голосу, к покачиванию ее руки.

– Что там Таловеров делает? – вдруг спросил он. – Насчет ограды договорился он, ты не знаешь случайно?

– Случайно знаю, – кивнула Лера. – Не договорился. И не может он договориться насчет ограды. Ничего он не может, Митя, и гнать его надо подальше – сам знаешь, какой метлой.

– Гнать! – невесело усмехнулся он. – Если всех гнать, где других взять?

– Мы потом с тобой об этом поговорим, – сказала Лера. – Как только температура спадет, ладно?

Глава 13

Прежде чем говорить с Митей, Лера поехала в Ливнево.

Было воскресенье; она сама не знала, зачем ей это так уж необходимо. С Таловеровым встречаться было совершенно необязательно: она заранее знала все, что он может сказать, и ей это было уже неинтересно. И вялотекущий ремонт в особняке она тоже видела.

Лера оставила машину у ворот – так уныло смотрелись они на двух столбах, без ограды! – и пошла по широкой центральной аллее. День был пасмурный, особняк отчетливо был виден вдалеке, под широким весенним небом. Лера шла медленно, и медленно вырастали перед нею классически простые колонны, купол над большим залом, широкая лестница с полуразрушенными ступенями.

Дойдя до середины аллеи, она остановилась и долго смотрела на стоящий в молчании дом. Она впервые смотрела на него вот так, в одиночестве и никуда не торопясь, и впервые чувствовала его так, как будто перед нею был человек.

Жизни не было в доме, это Лера почувствовала сразу, издалека – и ей стало страшно смотреть на беззащитную трепетность этих прекрасных покинутых форм. Она свернула на боковую аллею – заросшую травой, похожую на обычную тропинку, – и пошла туда, где угадывался под обрывом ручей и над ним – стройная белоколонная ротонда.